Отказ от языка

О современных взглядах общества на гуманитарное образование у нас и за границей, его значении и основных задачах в школе беседуют сотрудник «Полит.ру» филолог, журналист и преподаватель Леонид Клейн. и доктор филологических наук, директор Центра  гуманитарных исследований РАНХиГС при Президенте РФ Гасан Гусейнов.

Мы продолжаем публикацию материалов «Части речи» - журнала издательства «Просвещение», посвященного гуманитарным предметам и их преподаванию в школе. Шеф-редактор издания – автор и некогда постоянный сотрудник «Полит.ру» филолог, журналист и преподаватель Леонид Клейн. О современных взглядах общества на гуманитарное образование у нас и за границей, его значении и основных задачах в школе беседует с ним доктор филологических наук, директор Центра  гуманитарных исследований РАНХиГС при Президенте РФ Гасан Гусейнов.

Я начну с общего вопроса. Чего не хватает структурно и, может быть, идеологически в школьном гуманитарном образовании? Существует ли ущербность, которую надо исправлять?

Главная концептуальная и структурная проблема — это представление о том, что есть, с одной стороны, некие фундаментальные науки — естественные науки, математика — и есть «сбоку бантик». Гуманитарные науки вроде как только для того и нужны, чтобы все это имело приличный вид — так принято. И это распространенное отношение.

Я правильно понимаю: в обществе у нас есть представление о гуманитарных науках как о чем-то непрофессиональном и побочном?

Да, это так. Второе распространенное суждение связано с первым. Мол, абстрактная интеллектуальная работа и вообще интеллигенция в широком смысле этого слова — не только как социальная прослойка, но как сама процедура осмысления действительности не в технико-экономических отношениях — это все мура и вранье. Это противопоставление гуманитариев и людей дела, прочно стоящих на ногах, людей, в руках которых настоящая профессия, а не трепология.

Как говорил Гоголь, люди, которые занимаются прямым делом.

Да, есть, мол, прямое дело, а все, что связано с языком, — это пустозвонство. Один человек молча делает свое дело, а другой болтает. Это представление как ледник, из которого текут ручейки, а из этих ручейков реки, которые невозможно переплыть.

Что нужно сделать, чтобы общество поняло, что гуманитарные науки являются основой выживания социума?

Для этого есть два способа. Первый — действовать по аналогии. Нужно просто посмотреть на такие страны, как Финляндия, Канада, Франция, и попробовать им подражать.

Второй способ — должно быть серьезное внутрицеховое обсуждение этой проблемы во всей ее остроте. Должен быть выдвинут ряд требований, под которыми подпишутся представители и других наук. Все преподаватели: физики, химики, математики, генетики — все, кого я знаю, говорят одно и то же: «Наши студенты не в состоянии пересказать простейшее задание по предмету, которое мы им даем». Речь идет, заметь, не о гуманитариях.

Ты знаешь известную картину А. А. Пластова «Фашист пролетел»? Знакомый учитель после урока по Великой Отечественной войне показывает эту картину в классе и спрашивает у детей: «Что на ней изображено?» Одна девочка отвечает: «Мальчик, наверное, нацик. Что-то у него там, наверное, не склеилось». Она поняла это так, что мальчик-нацист готовил бомбу и на ней подорвался. Она слово «пролетел» так понимает. Идет отказ от познавательных способностей языка, отказ от гуманитарной составляющей образования. И на его основе — взаимонепонимание.

Что происходит во Франции, Финляндии, Канаде?

У них, ты говоришь, ситуация другая?

Там есть традиция, которой примерно две с половиной тысячи лет. Это европейская традиция. Она основана на двух вещах. Первая вещь: образование стремится к максимально возможной для данного общества, часто даже опережающей рационализации. Во многих случаях система образования в университетах на Западе более продвинута, чем система организации фирм или концернов.

Европейская традиция началась с семи свободных искусств, и она держится на них до сих пор. Но состоят эти семь свободных искусств, как мы помним, из тривиума и квадривиума. А тривиум — отсюда наше представление о тривиальном — это три чисто языковые дисциплины: грамота, т. е. способность читать и писать так, чтобы было понятно тебе; риторика — говорить так, чтобы твоя мысль была понятна собеседнику; логика — набор правил мышления, которые создают общезначимую платформу для коммуникации.

Проблема в том, что у нас в школе есть язык, но нет риторики и логики?

У нас и языка-то нет. Потому что язык без риторики и логики — это бессмысленная вещь. Мучение, для того чтобы дети учились читать и писать.

Ты можешь объяснить, как это можно было бы изменить?

Во всякой традиции носители языка знают, что существуют в этой традиции здесь и теперь. Для них существует набор общезначимых текстов, в которых в виде развернутого повествования представлены основные ценности этого общества. Этих текстов очень много. Твоя задача как учителя истории, литературы, русского языка — дать школьнику в руки путеводитель для движения внутри этих текстов. Ты не можешь и не должен вбивать их кому-то в голову целиком, но ты обязан дать ключ к их пониманию.

Необходимо сделать их доступными для понимания, правильно?

Да, конечно. Но не только. Для чего дети учат в школе наизусть отрывки, например, из «Горя от ума»? Затем, что наш язык состоит не из слов, а из предложений. В огромном море этих предложений существует некоторые формулы, которые сопровождают нас всю жизнь. Например, фраза «любовь к родному пепелищу // любовь к отеческим гробам» считается примером уважения к своим умершим. В русском языке оно выражено именно этой стихотворной строчкой. В другой традиции она может быть иной. Это чрезвычайно удобный инструмент сопротивления энтропии. Но пользоваться им нужно умело.

У школьника очень мало времени — всего несколько лет. В течение этого времени в его голове золотыми гвоздиками вбиваются вехи, по которым он потом будет узнавать своих. У такого рода вех есть и опасная сторона. Если ты все образование превращаешь в забивание вот таких золотых гвоздей, то получается в итоге такой начетник, который на любую историю будет иметь какой-нибудь анекдот или сакральную цитату, которую сам будет всю жизнь вбивать другим в голову.

Да, педагог идет между Сциллой и Харибдой. С одной стороны — язык, состоящий из нескольких десятков тысяч мемов и близких конструкций, восходящих к каноническим прецедентным текстам. А с другой стороны — требование ясности, современности, умение выражать свои новые мысли и смыслы. Ключевая вещь — узнавание своих в истории и узнавание своих в своем поколении. Это то, что объединяет наших детей, нас самих и наших бабушек и дедушек.

А где же выпавшее звено? Я хочу тебе рассказать маленькую историю в качестве развернутого вопроса. Недавно я общался с маленькой десятилетней девочкой. Она очень умненькая, сообразительная. Ей захотелось прочесть мне вслух стихотворение, которое выучила в школе, — «Памяти друга» А. Ахматовой. Она спрашивает: «С выражением или без?» Потом она читает с выражением, даже почти с надрывом. «А как ты понимаешь слова “Вдовою у могилы безымянной // Хлопочет запоздалая весна”?» — «Какая весна? Там этого нет». Я говорю: «Ты можешь прочесть заново?» Она снова читает. И на той строчке, когда появляется слово «весна», у нее вдруг глаза расширяются, и я понимаю, что только сейчас она первый раз задумалась о смысле того, что она читает.

История прекрасная. Она иллюстрирует стремление отнестись к этому набору текстов, к национальному гипертексту как к канону, который надо бездумно выучить наизусть и держать в голове, как в шкафу. Это действительно практика, которая существовала в старых гимназиях и которая не высмеивалась только ленивым. А смысл выучивания текстов должен состоять в том, что человек получает в руки набор инструментов для постоянного переосмысления того, что есть в этом гипертексте. Но для того чтобы научить критически обращаться с этим массивом, нужно все-таки узнать правила чтения, понимания, анализа, правила переспрашивания. Главное, чтобы встреча ребенка с — скажем высокопарно — наставником произошла вовремя, чтобы включилась сигнальная лампочка: ага, я зазубрила это бездумно. Надо критически продумывать даже азы.

Получается, у нас потеряна культура вопросов?

Культура диалога, образования как диалога. Есть такое слово, которое в связи с православизацией нашего общества все произносят, но никто не понимает. Это «катехизация». Слово произошло от глагола κατηχέω, что значит отвечать на вопрос, который тебе задают. То есть без преподавателя чтение учебника бессмысленно. Катехизация — это разговор о важном, существенном. В религиозном контексте как норма воспринимается то, что у тебя есть наставник, духовник, с которым ты ведешь беседу. А у нас даже в светской традиции учитель дает задание, ученик учит урок, приходит и отчитывается по этому уроку.

Смысл гуманитарных дисциплин в том, что учитель на самой ранней стадии объясняет, почему этим важно заниматься. Почему мы с младенцем разговариваем, как с разумным человеком? Потому что он, радуясь, только начинает узнавать, что тут написано «мо-ло-ко», «около», «кол», «лом», «око». Играя, он начинает осознавать, что буквы нужны, чтобы понимать, что вокруг написано. Потом он понимает, что слова ему нужны, чтобы объясниться с родителями. Но как только он приходит в школу, вместо свободы диалога с родителями приходит человек с палкой, говорит, что ты это должен знать, а почему ты это должен знать, не говорит.

А не говорит, потому что часто сам этого не знает.

То есть проблема даже не в методике, а в самом формате общения?

Именно! Формат общения с детьми — это очень важно. Учитель говорит ученикам о том, что есть некая сущность. Эта сущность есть наш язык, с помощью которого мы можем делать четыре вещи: мы можем выразить себя; мы можем общаться с другим и понимать, что он говорит; мы можем познавать мир — то есть читать и молча обдумывать; мы можем управлять другими с помощью языка. С этих четырех функций языка надо начинать образование.

У меня в школе всегда было ощущение, что нам русский язык преподают как иностранный. Еще тогда у меня возник вопрос, что такое вообще эти спряжения и склонения, почему мы должны их заучивать.

Есть основная задача учителя. Когда к нему приводят ребенка, он ему говорит: «Смотри, есть две точки. Ты приходишь сверху, потому что ты маленький. Ты будешь жить, когда я уже не буду жить. Между тобой и мной есть линия. Моя задача — показать ту линию, которая связывает сейчас меня — с тобой — и с Аристотелем, который жил много-много лет назад».

«Спряжения» и «склонения» — эти замечательные слова присутствуют в языке, но их когда-то открыли, в случае нашей культуры — древние греки. И мы все это знаем потому, что для нас слова эти «придумал» Аристотель. Их создал один человек. Мы как бы рассказываем историю нашей семьи. И одним из членов семьи является Аристотель.

Мало назвать имя Аристотеля. Его нужно ввести в обиход, сделать частью культурной семьи.

Для этого нужны сжатые хрестоматии. Грубо говоря, «Аристотель для начинающих». Не надо этого стесняться. Ньютон как-то сравнил наши знания с шаром. Все, что мы узнаем, можно представить в виде шара, который все время надувается, но при этом незнание по экспоненте возрастает еще больше. Мы не знаем больше, чем мы знаем. Мы всегда знаем меньше, чем мы знаем.

Школа дает нам иллюзию того, что если мы овладели программой, то мы овладели знанием.

Мы овладели инструкцией по пользованию некоторым набором дисциплин, а навыки мы должны приобретать самостоятельно.

Есть сочинение Аристотеля, которое называется «Категории». Когда мы читаем этот текст, мы понимаем, что такое грамматические категории: что такое существительное и глагол, подлежащее и сказуемое, приложение, дополнение. И то мыслительное усилие, которое человек должен приложить, чтобы понять это, окупается потом уже в течение первого года и для учителя, и для ученика. Мы понимаем, что это не внеположные свойства языка, а инструментарий нашего еще вчера бесхозного сознания.

Это формирует не только знание о лингвистике и гуманитарных науках, но и мировоззрение, потому что человек учится задавать вопросы.

Ребенок еще умеет это делать, подросток уже перестает это делать — переспрашивать. Это недостающее звено. У нас это часто списывают на пубертатную стыдливость. На самом деле в младших классах школы ему вбили в голову: «Не задавай глупых вопросов». Из его инструментов обращения с жизнью исключили это открытое, наивное. Мандельштам говорил, что признак цивилизации — это наивность, а дикарь всегда злобен, угрюм и недоверчив. Многим взрослым людям, когда они что-то не знают или не понимают, неудобно переспросить. Насилия не надо, но усилие необходимо. Корни учения горьки, зато плоды его сладки.

Какие смыслообразующие для культуры слова и понятия исходят из греческого, но мы об этом не задумываемся и не помним?

В слове «история» есть две составляющие смысла. Первая — это то, что случилось, что произошло. У немцев есть слово Geschichte, и оно этимологизируется как напластования, то есть «случившееся» и «отложившееся». Но в самом греческом слове «история» есть еще одна составляющая, которую мы узнаем через этрусское посредничество в латинском языке. Латинская «historia» одного корня со словом «histrio» — актер. То есть история — это не только случившееся и не столько то, что когда-то было, сколько театральное представление, которое каждое новое поколение разыгрывает и показывает другим. Поэтому в русском языке так часто слово используется в этом его значении, как во фразе «это другая история». История — это то, как мы повествуем об этом и что мы показываем.

То есть это в некотором смысле такой «праздник, который всегда с тобой».

И который постоянно возвращается. Это постоянно переосмысливаемое. Это не раз и навсегда данное, а каждым новым поколением проживаемое заново прошлое мира. И это проживание происходит в школе со всеми. Ни к какому событию нельзя подойти так, чтобы его оценили раз и навсегда, сказали, что вот Холокост был такой. Поколение, у которого вытатуирован на руке номер, — это один опыт. А когда все свидетели умрут, надо будет придумать, как рассказывать об этом убедительно, правдоподобно, чтобы следующее поколение хотя бы отдаленно, но в такой же мере понимало весь ужас случившегося. Тебе надо быть артистом — не в смысле лицедеем, обманщиком, а тебе надо продумать стратегию, как сделать историю понятной им. Даже очевидные исторические события нуждаются не просто в документальном, а в постоянном литературном, художественном — нарративном переосмыслении.

Кто все это должен делать?

Новое поколение подготовленных учителей-историков.

Подготовка учительских кадров – колоссальная дорогостоящая программа. Мне кажется, сейчас у нас такая невероятно трудная ситуация, потому что пропущено целое поколение. Массово упущено.

Нет реального конкурса на замещение вакансий учителей, потому что профессия не ценится. Дальше — принцип домино.

Остановить процесс можно на уровне учителей для младшей школы. Тут надо учиться у немцев, у финнов...

Есть выдающиеся примеры и в России! Но у нас они не системные, а эксклюзивные, а потому получается, что даже и вредные. Историческое повествование, риторическая наука, право и другие фундаментальные гуманитарные дисциплины должны даваться всем на одинаково высоком уровне. Если этого нет, элитарная школа образование не спасет.

http://polit.ru/article/2013/01/13/refuse/

Фото Михаил Загрядский