«Я» это «я»: взаимоотношение полов внутри и вне семьи — врозь, вместе и против друг друга[2]
Вековые конфликты накапливаются. Но как с ними «справиться» — приватно и политически, — пока непонятно. Из перечисленных объективных моментов освобождения нельзя сделать вывод о сознании и поведении мужчин и женщин. Наряду с индивидуальными судьбами и как раз в возможностях личностного формированияя, заложенных в семейных и интимных отношениях, это во многом зависит и от политического развития и институциональных возможностей поддержки и компенсации. Исторически складывающееся пространство возможностей следует разметить здесь по трем (отнюдь не взаимоисключающим) вариантам: (1) назад к семье в традиционных формах; (2) уравнивание по образцу мужчин; (3) опробование новых жизненных форм за пределами женской и мужской роли.
Назад к малой семье
Отвечая на вопрос о будущем семьи как таковой, зачастую исходят из ложных предпосылок. Известную форму нуклеарной семьи противопоставляют некоему расплывчатому состоянию «бессемейности» или же изначально предполагают, что нуклеарную семью заменит иной тип семьи да вероятнее (если набросок нашего анализа справедлив), что не какой-то один тип семьи вытеснит другой, а что возникнет и будет параллельно существовать широкий диапазон семейных и внесемейных форм совместной жизни. Характерно, что многие из них — одинокое существование, добрачное и брачное сожительство, коллективное проживание, варьируемые отношения отцовства и материнства в результате одного-двух разводов и т. д. — войдут как этапы в одну совокупную биографию.
Но даже такое вычленение и плюрализация жизненных форм вследствие «естественных» процессов модернизации ощущается и клеймится многими как угроза культурным ценностям и жизненным основам современного мира. Многим прорыв из брака и семьи кажется «безбрежным индивидуализмом», которому необходимо противодействовать целенаправленными мерами по укреплению семьи. Поскольку в первую очередь именно женщины стремятся к «собственной жизни» за пределами отведенной им роли в работе по дому и в обеспечении брака, их частные и политические усилия наталкиваются на особые опасения, скепсис и сопротивление. Меры по спасению семьи как таковой ориентируются при этом на стандартную норму совместной жизни - супруг, обеспечивающий булочки, супруга, делающая бутерброды, и двое-трое детей, — вообще возникшую лишь в XIX веке, вместе с индустриальным обществом. И, несмотря на все перечисленные тенденции индивидуализации и освобождения, есть также условия и развития, которые социально придают вес требованию «Назад к домашнему очагу!».
В подавляющем большинстве женщины очень далеки от экономически самостоятельной, профессионально стабильной биографии. Достаточно обратиться хотя бы к показателям женской занятости. В июне 1984 года при растущей профессиональной ангажированности лишь немногим более половины (51,7%) всех женщин в возрасте от 15 до 65 лет имели самостоятельный заработок, т. е. либо выполняли оплачиваемую работу, либо были официально зарегистрированы как безработные (1983 - 50,7%). В тот же период среди мужчин самостоятельный заработок имели более четырех пятых (1983 - 82%; 1984 - 81,4%). Иными словами, большая и растущая часть женщин остается зависимой от обеспечения со стороны мужчины через брак. Сохраняющаяся массовая безработица и ограниченные, скорее, даже уменьшающиеся емкости рынка труда в целом консервируют и рестабилизируют традиционные роли и компетенции мужчин и женщин. Подкрепляет эту тенденцию освобождения от труда с целью заработка в пользу обеспечения брака желание многих женщин иметь детей. Оба стабилизатора женской роли — безработица и желание иметь детей — особенно действенны там, где у молодых женщин по-прежнему существует или вновь возникает дефицит в образовании, а именно в образовании профессиональном, и в рамках подрастающего поколения женщин ведут, таким образом, к поляризации биографических образцов по оси образовательной иерархии.
Но тот, кто видит спасение семьи в закрытых дверях рынка труда, ведет свои расчеты, не спрашивая мужчин и женщин, которым должно и желательно жить вместе в таких условиях. Во-первых, совершенно неясно, как молодые женщины преодолеют крушение своего решительно высказанного желания получить профессию и связанную с этим зависимость от супруга. Открытым остается и вопрос о том, вправду ли соответственно большое число молодых мужчин готово (и в состоянии ли вообще, с учетом собственной профессиональной ситуации) вновь надеть на себя пожизненное ярмо кормильца. Так или иначе, возникающий разлад между систематически воспроизводимыми ожиданиями равноправия и неравноправной реальностью женщины в профессии и в семье спихивается в приватную сферу внутри и вне брака и семьи. Нетрудно предсказать, что все это приведет к индуцированному извне усилению конфликтов взаимоотношений. В конечном счете барьеры рынка труда стабилизируют малую семью лишь иллюзорно, на деле же они только способствуют росту числа разводов и очередей к психотерапевтам и консультантам по вопросам брака.
Одновременно таким образом заранее программируется новое «обнищание» женщин. Тот, кто при растущем числе разводов теснит женщин с рынка труда назад к домашнему очагу, должен хотя бы знать, что тем самым он резервируется большой части общества дыры в социальной сети.
Это указывает на принципиальные изъяны в замысле и реализации всех попыток восстановить давние взаимоотношения между мужчинами и женщинами в семье и профессии. Во-первых, они откровенно противоречат юридически зафиксированным принципам современных демократических обществ, согласно которым неравное положение не является заданным от рождения, а приобретается по достижениям и участию в занятости, каковое открыто для всех. Во-вторых, изменения внутри семьи и в межполовых отношениях сужаются до частного феномена и частной проблемы, а взаимосвязь с социальными и культурными модернизациями вовсе не учитывается.
Не в последнюю очередь это отражается во множестве шумных дискуссий вокруг «рецептов», которые якобы помогут наладить распадающуюся семейную гармонию. Одни считают, что лучший выход — целенаправленные «курсы семейного воспитания». Другие видят оптимальный способ оздоровления семьи в профессионализации выбора супруга/супруги. Если будет достаточно терапевтических учреждений и консультаций по вопросам брака, полагают третьи, то все проблемы будут устранены. В «кризисе семьи» обвиняют буквально всё — от порнографии до феминизма и легализованного прерывания беременности — и требуют принять безотлагательные меры. А ведь именно беспомощность -крестная мать таких заявлений. Историческое развитие и социальные взаимосвязи, из которых вырастают конфликты, целиком выпадают из поля зрения.
Но, как говорил Макс Вебер, модернизация — это не фиакр, из которого можно в случае чего выйти на ближайшем углу. Тот, кто в самом деле хочет восстановить семью в формах 50-х годов, должен пустить часы модернизации вспять и вытеснить женщин с рынка труда не только украдкой — например, выплачивая пособия по материнству или повышая престижность домашнего труда, — но совершенно открыто, и не только с рынка труда, но разом и из образовательной сферы; заодно следовало бы увеличить перепад заработной платы, а, в конце концов, отменить и законодательное равенство, ведь, может статься, все беды начались с всеобщего избирательного права, заодно придется ограничить или запретить мобильность, рынок, новые средства и технологии информации и т. д. Короче говоря, неделимые принципы модерна пришлось бы располовинить, а именно: одному полу (естественно) их предоставить, а у другого (естественно) отнять, причем раз и навсегда.
Равенство мужчин и женщин
В качестве встречного требования выдвигается требование равноправия женщин во всех общественных сферах. Всеобщность принципов модерна предъявляет иск патриархальному располовиниванию и требует осуществления — в работе по дому, в парламентах и правительствах, на фабриках, в менеджменте и т. д. В дискуссиях женского движения это требование равноправия обычно сопряжено с требованием изменить «мужской мир — профессию». Идет борьба за экономические гарантии, влиятельность, участие женщины в принятии решений, но и за то, чтобы таким образом привнести в социальную жизнь также и другие «женские» ориентации, ценности и формы общения. Конкретное «равенство» по-прежнему ждет своей интерпретации. Здесь мы рассмотрим одно — большей частью упускаемое из виду — следствие определенной интерпретации. Если «равенство» истолковывается и реализуется в смысле осуществления общества рынка труда для всех, то в таком случае — по определению — вместе с равноправием создается в конечном счете полностью мобильное общество одиночек.
Главная фигура развитого модерна — если додумать мысль до конца — это одинокий мужчина или одинокая женщина. Потребности рынка труда абстрагируются от потребиностей семьи, брака, материнства, отцовства, партнерства и т. д. И тот, кто в этом смысле предъявляет иск мобильности на рынке труда, не учитывая приватных потребностей, стимулирует - именно как апостол рынка — распад семьи. Данное противоречие между рынком труда и семьей (или партнерством вообще) оставалось скрытым до тех пор, пока брак для женщин был равнозначен ответственности за семью, отказу от профессии и от мобильности. Ныне оно прорывается наружу в той мере, в какой о разделении профессионального и семейного труда предоставлено решать самим партнерам (супругам). При такой «рыночной» интерпретации требования равенства спираль индивидуализации все больше захватывает взаимоотношения между мужчинами и женщинами. И это не просто умозрительный эксперимент — достаточно назвать резко возрастающее в международном масштабе число домашних хозяйств, состоящих из одного человека, а также число матерей- и отцов-одиночек. Но не менее ясно это видно и по тому образу жизни, которого требуют от людей такие условия.
В той жизни, которую — при всей социальной ориентации и многообразии — по сути (с необходимостью) приходится вести в одиночестве, нужны мероприятия, защищающие данный образ жизни от внутренне присущих ему опасностей. Необходимо создавать и культивировать контактные круги на самые разные случаи. А это требует от человека изрядной собственной готовности помочь другим нести их тяготы. Интенсификация дружеской сети остается непременным условием и является тем удовольствием, которое дает одинокая жизнь. Ведь как раз изысканные мимолетности обладают своими прелестями. Все это предполагает максимально стабильную профессиональную позицию - как источник дохода и как самоутверждение и социальный опыт, — которую необходимо соответствующим образом культивировать и укреплять. Возникающий таким образом «космос собственной жизни» формируется и балансируется относительно центра, т. е. собственного «я», его уязвимых мест, возможностей, сильных и слабых сторон.
Но по мере реализации такого индивидуализированного образа жизни растет и опасность, что он станет непреодолимым препятствием для (большей частью все-таки желанного) партнерства (брака, семьи). При одиноком существовании растет тоска по другому (другой), а равно и невозможность вообще каким-то образом включить этого человека в структуру теперь уже по-настоящему «собственной жизни». Эта жизнь наполнена неприсутствием другого. Теперь для него (для нее) более нет места. Все дышит враждебностью одиночества: множество связей, права, которыми человек их наделяет, привычки быта, планирование своего времени, способы отступления, чтобы превозмочь скрытую боль. Желанное партнерство ставит под угрозу эту тщательно созданную шаткую гармонию. Конструкции самостоятельности становятся тюремной решеткой одиночества. Круг индивидуализации замыкается. «Собственную жизнь» необходимо защитить получше, стены, частью сами же вызывающие повреждения, от которых они должны защитить, необходимо сделать еще выше.
Данная форма существования одиночки вовсе не отклонение от пути модерна. Это исконный образ развитого общества рынка труда. Отрицание социальных связей, осуществляемое в рыночной логике, на самой высокоразвитой своей стадии начинает разрушать и предпосылки прочного длительного партнерства. Таким образом, оно представляет собой случай парадоксальной социализации, при которой высокоразвитые общественные отношения, в ней самой прорывающиеся, более не обнаруживают себя. В свете изложенного данное соображение носит, прежде всего, «идеально-типический» характер. Но, как показывают данные (см. выше), оно обретает все большую реальность. Мало того: вероятно, оно — незамеченное и невольное последствие, к которому приводит требование равенства полов при данных институциональных условиях. Тот, кто — как некоторая часть женского движения — с полным правом продолжает традиции, при которых начался модерн, кто требует и добивается соответствующего рынку равноправия мужчины и женщины, должен также отчетливо видеть, что в конце этого пути, по всей вероятности, ждет не равноправное согласие, а дробление на антагонистичные и расходящиеся пути и положения, о чем уже сейчас свидетельствует множество признаков, скрытых под поверхностью совместной жизни.
За пределом женской и мужской роли
Оба экстремальных варианта недооценивают принципиальное положение вещей, занимающее здесь центральное место. Противоречия между семьей и рынком труда не снимаются ни посредством консервации семьи, ни посредством генерализации рынка труда. Упускается из виду, что социальное неравенство между мужчинами и женщинами отнюдь не поверхностный феномен, который можно скорректировать в рамках структур и форм семьи и профессиональной сферы. Эти эпохальные социальные неравенства встроены в основную схему индустриального общества, в соотношение производства и воспроизводства, труда внутри семьи и труда с целью заработка. Через них прорываются противоречия между модерном и контрмодерном в самом индустриальном обществе. Вот почему их невозможно устранить, благоприятствуя «свободе выбора» между семьей и профессией. Равноправия мужчин и женщин нельзя достичь в рамках институциональных структур, изначально ориентированных на неравноправие. Лишь продуманно изменяя совокупную институциональную систему развитого индустриального общества с учетом жизненных предпосылок семьи и партнерства, можно шаг за шагом добиться качественно нового равноправия за пределом мужской и женской роли. Мнимой альтернативе «восстановления семьи» или «сквозного рынка» мы противопоставим третий путь — путь сдерживания и затормаживания рыночных отношений, связанный с целенаправленным осуществлением социальных форм жизни. Причем нижеследующее лишь наглядно поясняет главную мысль.
Данный принцип следует понимать в точности как отражение эскизно намеченного здесь теоретического толкования: с индивидуализацией семьи разделение производства и воспроизводства делает, так сказать, второй исторический шаг — совершается в семье. Возникающие при этом противоречия соответственно можно уладить, только если предоставлены или возможны институциональные возможности воссоединения труда и жизни на уровне достигнутого разделения, а именно во всех компонентах расходящихся рыночных биографий.
Начнем с мобильности, обусловленной рынком труда. Во-первых, вполне мыслимо самортизировать сами индивидуализирующие эффекты мобильности. До сих пор считают более чем естественным исходить из того, что мобильность есть мобильность индивидуальная. Семья, а с нею и женщина, беспрекословно ей подчиняется. Возникающую при этом альтернативу: отказ женщины от профессии (со всеми долговременными последствиями) или «шпагатная семья» (первый шаг к разводу) - сваливают на супругов как проблему сугубо личную. А ведь фактически следовало бы опробовать и институционализировать супружеские формы рыночной мобильности. Под лозунгом: хочешь сохранить супруга (супругу), обеспечь ему (ей) занятость. Ведомству по вопросам труда и биржам труда не худо бы организовать для семей консультации по выбору профессии и обеспечению рабочих мест. Предпринимателям (государству) тоже следовало бы не только рассуждать на словах о «семейных ценностях», но и помогать их стабилизации посредством моделей супружеской занятости (возможно, по целому комплексу предприятий сразу). Параллельно нужно проверить, нельзя ли устранить существующие в определенных областях принуждения мобильности (скажем, на университетском рынке труда). В том же ряду мероприятий стоит социальное и правовое признание иммобилъности по семейно-партнерским причинам. При оценке «допустимости» смены места работы просто необходимо учитывать и угрозы для семьи.
Кстати, ввиду стабильной массовой безработицы, охватывающей свыше двух миллионов человек, требование ограниченной всеобщей мобильности выглядит еще более нереальным, чем оно уже есть. Сходные эффекты могут быть достигнуты, пожалуй, при совершенно ином подходе, если, например, в целом ослабить взаимосвязь между обеспечением существования и участием в рынке труда — будь то путем наращивания социальной помощи в направлении минимального дохода для всех граждан, будь то путем комплексного решения проблем медицинского и пенсионного обеспечения наемного труда и т. д. Такое ослабление гаек рынка труда имеет свои традиции (гарантии со стороны социального государства, сокращение рабочего времени и т. д.). Оно, так или иначе, стоит на общественной повестке дня вкупе с противонаправленным развитием, выражающимся в массовой безработице, — стремлением женщин на рынок труда при одновременном уменьшении объема труда в результате повышения производительности труда.
Но даже умеренная, «благоприятствующая семье» сдержанная динамика рынка труда — только одна сторона ситуации. Необходимо по-новому дать людям социальную возможность совместной жизни. Растерявшая свои социальные связи малая семья демонстрирует невероятную интенсификацию труда. Многое, что можно бы с (большей) легкостью разрешить сообща, в рамках нескольких семей, превращается в постоянную перегрузку, если человек противостоит этому в одиночку. Яркий пример - родительские задачи и заботы. Однако обстоятельства жизни и взаимоподдержки, охватывающие по нескольку семей, исключаются, как правило, уже в силу жилищных условий. Профессиональная мобильность и тенденция к одинокому существованию уже застыли в камень. Квартиры становятся меньше. Их проектируют и строят в расчете на индивидуальную мобильность семей. Желание нескольких семей съехаться и быть мобильными сообща, исключается уже в силу планировки квартир, домов, жилых кварталов. И это лишь один пример. Не только архитектура, городское планирование и т. д. изначально задают индивидуализацию и исключают социальную жизнь. О конкретных изменениях можно фантазировать сколько угодно. Воспитание детей, например, можно было бы облегчить не только обеспечивая возможность добрососедской взаимопомощи, но и посредством новой специализации — «матери на день» — или посредством школьной системы, которая не будет рассматривать «родительское репетиторство» как свой естественно подразумеваемый компонент, и т. д.
Об осуществимости и возможном финансировании этой «утопии» есть что сказать. Но мы здесь говорим не о конкретике, а о веской теоретической аргументации, задача которой — разбить ложную альтернативу между семейным консерватизмом и адаптацией к рынку. Кстати, посредством этих или других институциональных изменений всегда создается и гарантируется лишь пространство возможности. Новые формы совместной жизни за пределами сословных ролей мужчины и женщины должны изобрести и опробовать сами. Но при этом первоочередное значение приобретают пресловутые «прибежища уюта и задушевности». Только на первый взгляд все выглядит так, будто общественное движение 70-х годов погибло в «субъективном самолюбовании». Куда ни посмотришь, в рамках повседневных отношений и связей внутри и вне брака и семьи ныне под бременем отживших жизненных форм осуществляется тяжелейшая работа. В совокупности здесь совершаются изменения, которые уже пора перестать рассматривать как приватный феномен. Деликатная практика разного рода совместной жизни, постоянно чреватые провалом, упорные попытки обновить взаимоотношения полов, вновь ожившая солидарность на почве разделенной и признанной эксплуатации — все это аккумулируется и подрывает устои общества даже не так, как «системоизменяющие стратегии», которые зависли на уровне своей теории*. Отступления на пути вперед вызваны многими причинами, но не в последнюю очередь и грузом противостоящих институциональных условий. За многое из того, что ныне мучает и мужчин и женщин, они лично ответственности не несут. Если данная точка зрения пробьет себе дорогу, это будет большое завоевание, быть может даже завоевание политической энергии, необходимой для изменений.
* Райнер Мария Рильке, который много знал о заблуждениях, ставших теперь всеобщими, еще на рубеже веков (1904) с надеждой писал: «Девушка и женщина в их собственном новом раскрытии лишь недолгое время будут подражать благим и дурным мужским замашкам и повторять мужские профессии. После неопределенности подобныхпереходов окажется, что женщины прошли через весь этот (зачатую смешной) маскарад лишь затем, чтобы очистить свое существо от уродующих влияний другого пола... И когда женщина в преображениях ее внешнего статуса сбросит условности только-женственного, выношенное в боли и унижении человеческое ее достоинство проступит во всей яркости, и мужчины, которые покуда не чувствуют приближения этого, будут застигнуты врасплох и разбиты. Настанет день (и уже сейчас — особенно в северных странах — тому есть надежные предвестья), настанет день, и мы увидим девушку и женщину, чье имя будет означать уже не только противоположность мужскому, но и нечто совершенно особое, отдельное, приводящее на ум не мысль о дополнении и пределе, а мысль о жизни и бытии, — женщину-человека. Этот шаг вперед коренным образом изменит и любовь, которая ныне полна заблуждений, преобразует ее (поначалу вопреки воле ретроградов-мужчин) во взаимоотношения двух людей, а не мужчины и женщины. И эта человечная любовь (течение которой будет тихим, спокойным и безмятежным в соединении и разъединении) будет похожа на ту, какую мы в тяжкой борьбе подготавливаем, — на любовь, которая заключается в том, что два одиночества защищают друг друга, ограничивают и приветствуют»
[1] Ульрих Бек (р. 1944) — известный германский социолог и политический философ, профессор Мюнхенского университета и Лондонской школы экономики, автор концепций «рефлексивной модернизации» и «общества риска». Особую известность ему принесли работы по периодизации эпохи модернити и комплексному исследованию современной глобализации. Является основателем и главным редактором журнала Soziale Welt. Издания на русском языке: Общество риска. На пути к другому модерну (2000); Что такое глобализация? (2001); Власть и ее оппоненты в эпоху глобализма. Новая всемирно-политическая экономия (2007); Космополитическое мировоззрение (2008).
[2] Из Гл.IY книги «Общество риска. На пути к другому модерну».
Фото: Jeffrey, Teresa Stewart Sitz, Adrienne Stuart, benny levin, Local photos, Jon Smith, InnoVMedia HT, Becca Hartman, Craig Ajeska, Алексей Панфилов, Paul Hewitt-Clarkson, Ronald, Asif Shakeel, Лилия Евгеньевна, Qian Shen, Richard Ammon, Алексей Некрасов,
Комментариев нет:
Отправить комментарий