"Как странно устроена жизнь. Я, имея все законные права, без устали
работая и отдавая все силы счастью моего народа, все равно не добился от
него той любви, которую он дарит этому странному австрийцу.
Фантастический человек! Воистину неисповедимы пути Господни! Как можно
было в размякшей, раскисшей, потерявшей ориентиры стране, стране,
парализованной кризисом и упадком, стране сломленной, сдавшейся и
ограбленной, воспитать целое поколение патриотов?" Альфред Кох, рассказ.
Мой старый любимый рассказ:
ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ?
В 40-м году сирень расцвела поздно, в конце мая, и потом еще долго цвела, до середины июня. Лето началось тогда солнечно, ярко, тепло. Вся Голландия была залита радостным светом – и каналы в Амстердаме, и мельницы, качающие воду, и каменные замки в глубине старых парков.
В одном из таких парков, недалеко от своего замка, сидел и грелся на лавочке старик. Это был очень старый человек. Длинный, худой и костистый, он сидел прямо, и, несмотря на дряхлость, в нем чувствовалась осанка и военная выправка. Седые старомодные усы его торчали вверх, седой ежик волос торчал вверх, и лицо его, разбитое на части глубокими морщинами, тоже было поднято вверх, к солнцу.
На лице старика было умиление. Даже, наверное, счастье. Из уголков близоруких глаз катились редкие слезы, и он даже не пытался их вытереть. Он весь был погружен в свои мысли, и они его радовали.
Как странно устроена жизнь, думал он. Я всю жизнь работал для счастья моей любимой Германии, для ее величия и славы, а Германия отвергла и прогнала меня. Она сказала, что не верит в свою великую роль. Что никакой такой роли попросту нет и что ей нужно всего лишь влиться в дружную семью народов и обзавестись всей этой разжижающей кровь гадостью – демократией, республикой… Что там еще они говорили? Эти демократы, социалисты, коммунисты, пацифисты… Вот и договорились до того, что у Германии все отняли. Землю, армию, флот, честь. Это всегда так бывает, когда начинаешь торговаться с англичанами и американцами. Они все равно обманут. Они никого, кроме себя, за людей не считают.
Да ладно я. Я хоть с ними воевал, то есть я был им враг. А бедный дурачок Ники? Поверил им, пошел против меня, родного дяди. И что? Спасли они его? Валяется болван вместе с Аликс и детьми где-то в Сибири, в яме. Наверное, и костей-то уже не найти. Братец Жорж, с которым они в молодости вместе трахали японок, предал его. А ведь, наверное, клялся, что никогда, ни при каких обстоятельствах… Я уж не говорю о французах.
А ведь я его предупреждал! Сколько я ему говорил – не верь этим лягушатникам. И Жоржу не верь. Тогда, на яхте в норвежских фьордах. Сколько писал, умолял, заклинал… Все без толку, не послушался Ники дядюшку. Очень хотел водрузить крест на Святую Софию. Вот и поверил обещаниям англичан и французов. Забыл, глупец, как эти самые его союзники воевали с русскими в Крыму за шестьдесят лет до этого. Как раз за то, что его прадед хотел в Константинополь войти после Синопа. Дедушка с Бисмарком потом мирили их. И где благодарность?
Господи! Ники, Ники… Слабый, милый, глупый оберст. Вот сейчас даже зла на него нет. Как не вовремя умер его отец. Как не вовремя. Тот был настоящий солдат, он-то пороху понюхал. Не то что Ники. Да и Аликс тоже хороша. Немка называется. Да что уж теперь. Давно это было. Почти тридцать лет назад… Или двадцать пять? Сколько ж мне тогда было? Пятьдесят? Или больше? Не помню уже… Что-то около этого… А ведь Ники младше меня. Жалко его.
Как странно устроена жизнь, снова подумал старик. Совсем еще недавно казалось, что все, о чем я говорил, во что верил, за что боролся, что все это пропало, ушло в никуда, исчезло. Что наступила какая-то неведомая новая жизнь, где все народы объединились, где нет границ и где правит один царь – доллар. Что все мои мечты о великой Германии это бред, что мир стал другим, а все разговоры о нации, ее чести и ее праве – пустой звук откуда-то из средневековья…
Может быть, и так… Но их доконала жадность. Я знал, что все этим кончится! Их подвела жадность! Они не смогли удержаться и в Версале устроили Германии чудовищное аутодафе. Они ее ограбили, изнасиловали и плюнули в ее душу. Они думали, что это им сойдет с рук. Никогда ни один народ в мире не смирился бы с таким унижением. И немцы не смирились. И вот, по прошествии стольких лет, немцы опять говорят теми же словами, что и двадцать пять лет назад: величие нации, ее право, ее честь… Ну разве это не счастье, пусть перед смертью, но убедиться в собственной правоте? Конечно, счастье…
Как странно устроена жизнь. Я, имея все законные права, без устали работая и отдавая все силы счастью моего народа, все равно не добился от него той любви, которую он дарит этому странному австрийцу. Фантастический человек! Воистину неисповедимы пути Господни! Как можно было в размякшей, раскисшей, потерявшей ориентиры стране, стране, парализованной кризисом и упадком, стране сломленной, сдавшейся и ограбленной, воспитать целое поколение патриотов? Поколение чистых белокурых мальчиков, готовых отдать жизнь за любимую Родину! Ох, если бы у меня в восемнадцатом году была хотя бы одна такая дивизия! Я бы с ней вошел в Париж! Я бы по дну Ла-Манша прополз и ворвался в Лондон!
Этот Гитлер – великий человек. Какой там канцлер. Он – настоящий император немцев. Вождь. Суровый, безжалостный аскет. Без увлечений, без слабостей. Невысокий, стройный, с выразительным жилистым лицом, с тяжелым – исподлобья – взглядом. А как он говорит! Просто, энергично, гневно, правдиво. Используя понятные народу слова и обороты. Так до него никто не говорил: «Немцы! У нас была великая, мощная империя! Мы стояли в ста километрах от Парижа, мы ждали приказа «Вперед!». А кучка предателей в тылу воткнула нож в спину воюющей армии. Теперь Германия унижена. Мы, наши отцы и дети, наши жены и сестры должны унижаться и работать на толстомордых англичан, на онанистов-французов, на идиотов-американцев. Сейчас вы должны ответить мне, своему вождю, с кем вы: со мной – и тогда я поведу вас к вершинам славы и могущества – или с предателями-жидами, – и тогда вы недостойны меня и пусть вы сгниете, работая на них». И народ ответил: «Да! Мы с тобой, наш вождь. Мы возродим былую честь Германии. И нас снова будут бояться и уважать!»
Сегодня немецкая армия вошла в Париж. Как все-таки странно устроена жизнь. Сколько бы я отдал тогда, четверть века назад, чтобы вот так, как он, стукнуть сапогом по мостовой на Елисейских Полях! Но не судьба. Как Моисею не суждено было ступить на Землю обетованную, так и мне не суждено было возглавить триумф Германии. Господи! Но как я счастлив, что Ты дал мне возможность дожить до этого! Увидеть это! Узнать, что все – не зря. Что Германия не унижена и ее власть будет теперь длиться тысячу лет. Это уже теперь очевидно: Гитлер – великий вождь.
Так рассуждал старик, а тем временем солнце склонилось к закату. К нему подошел его верный слуга, накинул на его прямые плечи плед и повел его в замок. Стало по-вечернему прохладно. Дома старик велел разжечь камин, попросил простого грушевого шнапса, выпил рюмку, закусил смальцем со шкварками. Ему хотелось в эту минуту быть простым немцем. И опять слезы умиления и счастья потекли по его щекам. Он внимательно послушал радио. Посмеялся тому, что с десяток французских офицеров убежали куда-то в Марокко и заявили, что они не признают немецкой победы. Обрадовался сообщениям о полной морской блокаде Англии и миру с Россией. Цокнул языком, когда какой-то умник рассказал о том, как глубоко американцы завязнут в будущей войне с японцами. Потом он пошел спать.
Он долго не мог уснуть. Счастье переполняло его. Он хотел быть там, в Париже, вместе с армией, с Гитлером, с генералами, которые при нем были простыми обер-лейтенантами и гауптманами. Демонстративно пить эльзасское и закусывать сладкой капустой, щипать за ягодицы ветреных парижанок, которые тут же, разумеется, признали за немцами массу достоинств… Как он был счастлив в эти минуты.
Так он и умер через несколько недель – абсолютно счастливым человеком. Это был сосланный в Голландию в восемнадцатом году германский император Вильгельм II.
Дорогие друзья! Когда вы иногда задумываетесь о том, что такое счастье, вспоминайте эту историю про старого кайзера Вилли.
Альфред Кох
ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ?
В 40-м году сирень расцвела поздно, в конце мая, и потом еще долго цвела, до середины июня. Лето началось тогда солнечно, ярко, тепло. Вся Голландия была залита радостным светом – и каналы в Амстердаме, и мельницы, качающие воду, и каменные замки в глубине старых парков.
В одном из таких парков, недалеко от своего замка, сидел и грелся на лавочке старик. Это был очень старый человек. Длинный, худой и костистый, он сидел прямо, и, несмотря на дряхлость, в нем чувствовалась осанка и военная выправка. Седые старомодные усы его торчали вверх, седой ежик волос торчал вверх, и лицо его, разбитое на части глубокими морщинами, тоже было поднято вверх, к солнцу.
На лице старика было умиление. Даже, наверное, счастье. Из уголков близоруких глаз катились редкие слезы, и он даже не пытался их вытереть. Он весь был погружен в свои мысли, и они его радовали.
Как странно устроена жизнь, думал он. Я всю жизнь работал для счастья моей любимой Германии, для ее величия и славы, а Германия отвергла и прогнала меня. Она сказала, что не верит в свою великую роль. Что никакой такой роли попросту нет и что ей нужно всего лишь влиться в дружную семью народов и обзавестись всей этой разжижающей кровь гадостью – демократией, республикой… Что там еще они говорили? Эти демократы, социалисты, коммунисты, пацифисты… Вот и договорились до того, что у Германии все отняли. Землю, армию, флот, честь. Это всегда так бывает, когда начинаешь торговаться с англичанами и американцами. Они все равно обманут. Они никого, кроме себя, за людей не считают.
Да ладно я. Я хоть с ними воевал, то есть я был им враг. А бедный дурачок Ники? Поверил им, пошел против меня, родного дяди. И что? Спасли они его? Валяется болван вместе с Аликс и детьми где-то в Сибири, в яме. Наверное, и костей-то уже не найти. Братец Жорж, с которым они в молодости вместе трахали японок, предал его. А ведь, наверное, клялся, что никогда, ни при каких обстоятельствах… Я уж не говорю о французах.
А ведь я его предупреждал! Сколько я ему говорил – не верь этим лягушатникам. И Жоржу не верь. Тогда, на яхте в норвежских фьордах. Сколько писал, умолял, заклинал… Все без толку, не послушался Ники дядюшку. Очень хотел водрузить крест на Святую Софию. Вот и поверил обещаниям англичан и французов. Забыл, глупец, как эти самые его союзники воевали с русскими в Крыму за шестьдесят лет до этого. Как раз за то, что его прадед хотел в Константинополь войти после Синопа. Дедушка с Бисмарком потом мирили их. И где благодарность?
Господи! Ники, Ники… Слабый, милый, глупый оберст. Вот сейчас даже зла на него нет. Как не вовремя умер его отец. Как не вовремя. Тот был настоящий солдат, он-то пороху понюхал. Не то что Ники. Да и Аликс тоже хороша. Немка называется. Да что уж теперь. Давно это было. Почти тридцать лет назад… Или двадцать пять? Сколько ж мне тогда было? Пятьдесят? Или больше? Не помню уже… Что-то около этого… А ведь Ники младше меня. Жалко его.
Как странно устроена жизнь, снова подумал старик. Совсем еще недавно казалось, что все, о чем я говорил, во что верил, за что боролся, что все это пропало, ушло в никуда, исчезло. Что наступила какая-то неведомая новая жизнь, где все народы объединились, где нет границ и где правит один царь – доллар. Что все мои мечты о великой Германии это бред, что мир стал другим, а все разговоры о нации, ее чести и ее праве – пустой звук откуда-то из средневековья…
Может быть, и так… Но их доконала жадность. Я знал, что все этим кончится! Их подвела жадность! Они не смогли удержаться и в Версале устроили Германии чудовищное аутодафе. Они ее ограбили, изнасиловали и плюнули в ее душу. Они думали, что это им сойдет с рук. Никогда ни один народ в мире не смирился бы с таким унижением. И немцы не смирились. И вот, по прошествии стольких лет, немцы опять говорят теми же словами, что и двадцать пять лет назад: величие нации, ее право, ее честь… Ну разве это не счастье, пусть перед смертью, но убедиться в собственной правоте? Конечно, счастье…
Как странно устроена жизнь. Я, имея все законные права, без устали работая и отдавая все силы счастью моего народа, все равно не добился от него той любви, которую он дарит этому странному австрийцу. Фантастический человек! Воистину неисповедимы пути Господни! Как можно было в размякшей, раскисшей, потерявшей ориентиры стране, стране, парализованной кризисом и упадком, стране сломленной, сдавшейся и ограбленной, воспитать целое поколение патриотов? Поколение чистых белокурых мальчиков, готовых отдать жизнь за любимую Родину! Ох, если бы у меня в восемнадцатом году была хотя бы одна такая дивизия! Я бы с ней вошел в Париж! Я бы по дну Ла-Манша прополз и ворвался в Лондон!
Этот Гитлер – великий человек. Какой там канцлер. Он – настоящий император немцев. Вождь. Суровый, безжалостный аскет. Без увлечений, без слабостей. Невысокий, стройный, с выразительным жилистым лицом, с тяжелым – исподлобья – взглядом. А как он говорит! Просто, энергично, гневно, правдиво. Используя понятные народу слова и обороты. Так до него никто не говорил: «Немцы! У нас была великая, мощная империя! Мы стояли в ста километрах от Парижа, мы ждали приказа «Вперед!». А кучка предателей в тылу воткнула нож в спину воюющей армии. Теперь Германия унижена. Мы, наши отцы и дети, наши жены и сестры должны унижаться и работать на толстомордых англичан, на онанистов-французов, на идиотов-американцев. Сейчас вы должны ответить мне, своему вождю, с кем вы: со мной – и тогда я поведу вас к вершинам славы и могущества – или с предателями-жидами, – и тогда вы недостойны меня и пусть вы сгниете, работая на них». И народ ответил: «Да! Мы с тобой, наш вождь. Мы возродим былую честь Германии. И нас снова будут бояться и уважать!»
Сегодня немецкая армия вошла в Париж. Как все-таки странно устроена жизнь. Сколько бы я отдал тогда, четверть века назад, чтобы вот так, как он, стукнуть сапогом по мостовой на Елисейских Полях! Но не судьба. Как Моисею не суждено было ступить на Землю обетованную, так и мне не суждено было возглавить триумф Германии. Господи! Но как я счастлив, что Ты дал мне возможность дожить до этого! Увидеть это! Узнать, что все – не зря. Что Германия не унижена и ее власть будет теперь длиться тысячу лет. Это уже теперь очевидно: Гитлер – великий вождь.
Так рассуждал старик, а тем временем солнце склонилось к закату. К нему подошел его верный слуга, накинул на его прямые плечи плед и повел его в замок. Стало по-вечернему прохладно. Дома старик велел разжечь камин, попросил простого грушевого шнапса, выпил рюмку, закусил смальцем со шкварками. Ему хотелось в эту минуту быть простым немцем. И опять слезы умиления и счастья потекли по его щекам. Он внимательно послушал радио. Посмеялся тому, что с десяток французских офицеров убежали куда-то в Марокко и заявили, что они не признают немецкой победы. Обрадовался сообщениям о полной морской блокаде Англии и миру с Россией. Цокнул языком, когда какой-то умник рассказал о том, как глубоко американцы завязнут в будущей войне с японцами. Потом он пошел спать.
Он долго не мог уснуть. Счастье переполняло его. Он хотел быть там, в Париже, вместе с армией, с Гитлером, с генералами, которые при нем были простыми обер-лейтенантами и гауптманами. Демонстративно пить эльзасское и закусывать сладкой капустой, щипать за ягодицы ветреных парижанок, которые тут же, разумеется, признали за немцами массу достоинств… Как он был счастлив в эти минуты.
Так он и умер через несколько недель – абсолютно счастливым человеком. Это был сосланный в Голландию в восемнадцатом году германский император Вильгельм II.
Дорогие друзья! Когда вы иногда задумываетесь о том, что такое счастье, вспоминайте эту историю про старого кайзера Вилли.
Альфред Кох
https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=627913060575756&id=100000712037223
Комментариев нет:
Отправить комментарий