Что позволено кацапу – не позволено хохлу

Иногда словари, кроме правописания и толкования слов, раскрывают нечто большее. Пользуясь Википедией, вводим слово «москаль» (укр. москаль, белор. маскаль, польск. moskal) и получаем: «шовинистическое прозвище в украинском, польском, белорусском языках, употребляемое по отношению к русским». Но, стоит набрать слово «хохол», пояснение смягчается на простое «прозвище украинцев». Александр Прилипко.

 

Что позволено кацапу – не позволено хохлу
 

Иногда словари, кроме правописания и толкования слов, раскрывают нечто большее. Пользуясь Википедией, вводим слово «москаль» (укр. москаль, белор. маскаль, польск. moskal) и получаем: «шовинистическое прозвище в украинском, польском, белорусском языках, употребляемое по отношению к русским». Но, стоит набрать слово «хохол», пояснение смягчается на простое «прозвище украинцев». Явно большой брат обидчивее младшего, решим мы, по опыту зная: восприятие этнических прозвищ на одной шестой части суши всегда строилось по принципу: что позволено Юпитеру, не позволено быку. Но нет, привычки публичного провозглашения непубличных выражений приглянулись и украинским националистам. Так же, как их коллеги из великодержавной среды, они склонны обозвать человека «жидом», полагая, что такое обращение вполне соответствует литературным нормам. Вот о них и поговорим. В русской литературе слова хохол, жид, абрек, хачик, чурка считаются вполне приличными характеристиками народонаселения. Причем не только в бульварных изданиях. Беру письма Чехова и читаю его переписку с умеренным либералом-западником Сувориным. Антон Павлович делился своими впечатлениями от дачной жизни, устроенной благодаря радушному гостеприимству украинской семьи. «Страстная хохломанка, – пишет он об одной из дочерей хозяина. – Построила у себя в усадьбе на свой счет школу и учит хохлят басням Крылова в малороссийском переводе. Ездит на могилу Шевченко, как турок в Мекку. Не стрижется, носит корсет и турнюр, занимается хозяйством, любит петь и хохотать и не откажется от самой шаблонной любви, хотя и читала «Капитал» Маркса, но замуж едва ли выйдет, так как некрасива». Гениальное перо великого рассказчика открывает нам картину тогдашних нравов не только самого автора, но и его либеральной среды. Если инвертировать чеховскую цитату в украинский контекст, получим издевательскую фразу невежливого гостя. Дескать, русофилка, учит кацапят в собственной школе стихам Сковороды в переводе Крылова и, как турок в Мекку, ездит на могилу Державина. Наверное, современный читатель не сумел бы соединить эти строки с гением национальной литературы. Пусть написано 120 лет назад, но уже тогда русская интеллигенция училась подбирать слова, говоря с инородцами и окраинами. Украинофильство стало явлением общественной и литературной жизни во второй половине XIX века, благодаря произведениям и трудам Шевченко, Костомарова, Кулиша, Гоголя, Квитки-Основьяненко, Гулака-Артемовского, Срезневского, Метлинского… Это был огромный пласт культуры, захвативший русскую интеллигенцию и писательскую среду. Остроту литературного интереса к Малороссии можно почувствовать в рассказе Ивана Бунина «Казацким ходом», наполненном удивительной нежностью и любовью к открывшейся ему «прекрасной стране Украине, над которой пронеслось столько веков кровавых войн и раздоров…». Бунин побывал на могиле Кобзаря, долго стоял у скромного белого креста и, как ему показалось, понял духовную силу этого, священного для украинцев, места. Он «…глядел в вечереющую даль этих заливных лугов, представлял себе зеленую сельскую улицу и почти слышал девичьи голоса около белых хат, далеко разливающиеся по тихой заре и поющие о том, о чем пел и великий украинский поэт. Я опять вспомнил те могилообразные горы, от которых пахнýло на меня старыми преданиями, и невольно переплетал свои мысли с мыслями о жизни Тараса…». Нет ничего удивительного в том, что сердца русских писателей по-разному отзывались и отзываются на дыхание ветра с днепровских круч. И мы любим Чехова не за его отношение к южной части империи, Малороссии, которую энциклопедический словарь Брокгауза-Эфрона охарактеризовал как крайне неопределенную по объему территорию, и рекомендовал «смотреть Украину». Сегодня и русским, и украинцам важно определить симметрию обращенных друг к другу эмоций, взглядов и поступков, основываясь на опыте прошлых лет. Почему наши соседи так чувствительны к украинской теме в любой ее постановке? Касается ли она глубокой старины времен борьбы княжеств, личности Мазепы и до раздела Гоголя, акватории Азовского моря и т.п? Почему многомиллионные гуманитарные связи людей, семей и сообществ не превращаются в сотрудничество дружественных государств? Мне кажется, сегодня можно назвать причины или мотивы, объясняющие этот феномен, и литература подсказывает направление поисков. Украинцы отличаются от русских меньшей привязанностью к государству. Имперская, а потом советская, машина не гарантировала нам национальную идентификацию, напротив, своими неуклюжими и жестокими повадками приучила держаться от нее подальше, причем, в прямом смысле. На чужбине мы лучше сохраняли свои корни, свободу, культуру и самобытность. И в новейшей истории, теперь уже собственная держава скупа на любовь к своему народу. Поэт и писатель Юрий Андрухович очень наглядно выразил готовность украинцев поступиться территорией во имя свободы и демократии, открыто провозгласив идею «отдать» Крым и Донбасс России, чтобы «не упираться в то, что действительно нас губит». Русские, напротив, видят в государстве оплот, хранилище национальной сущности, православия и народного благополучия. Великодержавная всегда пестовала элиты голубых и красных кровей и веками приучала людей жертвовать жизнью ради нее, матушки. Так сформировалась иерархия русских ценностей: раньше думать о родине, а потом о себе, о принципах и даже о морали. Яркая иллюстрация на эту тему – ода «виднейшего революционно-демократического» (цитирую по литературной энциклопедии) поэта Николая Некрасова, посвященную Муравьеву-вешателю. (1866 год). Редактор либерального «Современника» вдруг воспел человека, виновного в депортации тысяч поляков, разорявшего костелы и лично казнившего ксендзов. Реверанс поразил Герцена, Салтыкова-Щедрина, многих порядочных людей того времени. Внук фельдмаршала Суворова, губернатор Петербурга, отказывался подавать руку Муравьеву, говоря: «я людоедов не приветствую». Фраза мгновенно стала популярной, но нашелся другой замечательный поэт, Федор Тютчев, обратившийся к Александру Суворову (внуку) с посланием: «Гуманный внук воинственного деда, Простите нас, наш симпатичный князь, Что русского честим мы людоеда, Мы, русские, Европы не спросясь». Кто мог предвидеть, что слова Федора Ивановича, кстати, до 40 лет прожившего в Германии и дважды выбиравшего в жены подданных кайзера, оказались пророческими: честить своих людоедов придется не раз. И в сегодняшней российской историографии генералу Муравьеву, воздано за труды: «Благодаря ряду результативных мер положил конец польско-католическому доминированию…». Пробуждение от сладкого сна демократии под трубный зов об угрозе целостности Отечества окажется симптоматичным и будет происходить со многими литераторами России. Вспомним, сколько шуму наделало стихотворение Иосифа Бродского, написанное в 1991 году, когда Украина провозгласила свою независимость. Убийственные строки, глубокие и неоднозначные сравнения и предельная откровенность обостренных чувств: Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой, слава Богу, проиграно. Как говорил картавый, "время покажет Кузькину мать", руины, кости посмертной радости с привкусом Украины. То не зелено-квитный, траченный изотопом, - жовто-блакытный реет над Конотопом, скроенный из холста, знать, припасла Канада. Даром что без креста, но хохлам не надо. Гой ты, рушник, карбованец, семечки в полной жмене! Не нам, кацапам, их обвинять в измене Сами под образами семьдесят лет в Рязани с залитыми глазами жили, как при Тарзане… В отличие от толкователей и критиков этих строк, обращаю внимание не на слова. Что заставило нобелевского лауреата и американского гражданина, живущего тогда в Италии, обратить внимание на факт провозглашения независимости одной из советских республик? По тем временам событие не исключительное. Каждое из слагаемых бывшего СССР с интервалом в несколько недель объявляло о своем суверенитете. Прямой, автобиографической связи Бродского с Украиной тоже нет, разве что сравнивают его с Гоголем за привязанность к Италии. Почему же «пасынок державы дикой с разбитой мордой, другой не менее великой приемыш гордый» (так о себе говорил поэт) вдруг лишился сна в римском отеле и всю ночь писал стихи об Украине? Почему его, откровенного космополита, не пожелавшего вернуться в Россию ни живым, ни мертвым, вдруг потрясло решение других людей отстраниться от упомянутой державы? Мы знаем, Иосиф Александрович иногда говорил о себе, что он – Иосиф из Брод, но бывал у нас лишь однажды, сыграв роль комиссара в фильме Одесской киностудии. Но Бродский – большой поэт, а художники такого масштаба способны выражать интуицию народа и облекать в словесную форму носящиеся в воздухе предчувствия. По сути, он говорит нам: человек, выросший в империи, не смирится с потерей Украины, и, словно ревнивый муж, будет удерживать ее, осыпая поцелуями и не скупясь на проклятия. Он готов «плюнуть в Днепр, чтобы покатился вспять» и тут же предупреждает: расставание не навсегда и непокорные хохлы еще пожалеют и предпочтут «строки Александра вместо брехни Тараса» (очевидно подразумеваются Пушкин и Шевченко). Парадоксально, но стихотворение Бродского из 90-х, несмотря на разницу в интонациях, близко к предупреждениям поэтического текста Маяковского середины 20-х. Разница только в том, что Иосиф Александрович с горечью и досадой констатировал утрату «родной славянской сестры-республики», а Владимир Владимирович лишь предупреждал СССР о возможном сценарии прощания с Украиной. «Говорю себе: товарищ москаль, на Украину рожу не скаль. Разучите эту мову на знаменах – лексиконах алых, эта мова величава и проста: "Чуешь, сурмы загралы, час расплаты настав..." Разве может быть Затрепанней да тише слова поистасканного "Слышишь"?!» У наших соседей всегда было два стандарта национальной политики. Одна – официальная, предназначенная для внешнего общения, где американцы, французы, англичане и немцы – уважаемые партнеры и союзники, с которыми строго соблюдаются правила приличия и договоры. Другая – внутренняя, не ограниченная ни чувством такта, ни протоколом. Она пронизывает обыденные человеческие отношения, вырываясь на публичные трибуны и страницы газет. Здесь американцы – злобные враги, немцы – недобитые фашисты, израильтяне – хитрые сионисты, а украинцы, грузины, молдаване, прибалты – и говорить не стоит. В российском эфире не услышишь доброго слова о бывших республиках СССР, избравших самостоятельный путь. О них или ничего, или плохо. Слишком просто все это объяснять рудиментами имперского сознания. Ну какой из сибиряка или жителя Рязани хозяин ойкумены? В лучшем случае слуга царю. Но, прежде чем ответить, обратимся к любопытным исследованиям профессора этнической социологии СПбГУ Зинаиды Сикевич, опубликованным в журнале «Социологические исследования» (№9, 2007 год). Зинаида Васильевна изучила отношение друг к другу и к себе самим россиян, белорусов и украинцев. В этих исследованиях мы предстаем открытой и дружелюбной нацией, положительно отзывающейся о близких этносах. Чего не скажешь о северных и восточных соседях, подозревающих нас во многих грехах. Каковы же корни враждебного отношения к украинцам? Мы ведь войной на братьев не ходили, и никогда не принуждали их к послушанию огнем и мечом! За Мазепу дуются? Так это когда было! И заметим, что Иван Степанович причинил гораздо меньше вреда престолу, чем сам Петр Алексеевич, обесценивший все «завоевания» Полтавы бездарным Прутским походом. УПА простить не могут? Так не мы в Бресте с фашистами парады водили и наша Повстанческая, против их РОА, в двадцать раз меньше была. Единственная веская причина, объясняющая холод российских объятий – искушение западным грехом. Подались мы в ту сторону света, где по преданьям старины глубокой, нет ни покоя, ни добра для сердца русского. Вот оно и болит стихами, прозой, речами, позой, всегда против одного – не вывести славянский спор из формата семейных разногласий в европейскую политику, - читаем у Пушкина в «Клеветникам России». Сам поэт может позволить себе усомниться, дескать «подчас, не знаю почему, меня страшит моя Россия», но не допустит всяким там западникам вторгаться в русский мир. И пушкинская поэтическая рефлексия – сегодня часть официальной политики наших соседей: не выпускать нас из объятий русского мира к тем, кому «непонятна и чужда сия семейная вражда». А у себя дома можно не церемониться. Поэтому нет ничего удивительного, если наш современник Эдуард Лимонов наделил каждого европейца чертами Левиафана: «…Из англов, саксов, крови с алкоголем Был создан твой ублюдочный народ, Насильственно держащий под контролем Всю сушу, а еще пространство вод...» Это покруче хохлов и жидов будет. Но, если серьезно, то жаль бесценные годы эволюции растрачивать на интерпретации средневековых мифов и обычаев, даже если их повторяют писатели и поэты. Недавно провожал своего однокашника в Москву. Прощаясь, он сказал мне, что обязательно прилетит летом, если у нас, хохлов, все будет нормально. Поняв, что его «хохлы» меня покоробили, тут же оправдался: «Я же любя, да и слово литературное». Трудно спорить с этическими правилами другой страны. Но в своей собственной мне бы не хотелось листать печатные издания от Ивана Федорова до сегодняшнего дня, чтобы выяснить различия между плохим и хорошим словом. В некоторых странах поступили просто, определив список этнических оскорблений, и назвав его «языком вражды». Хотите говорить на нем – наберите в поисковике List of ethnic slurs и вы получите словарный запас, необходимый для привлечения к ответственности за семантику, контекст и даже тон произношения на всей территории планеты. Кроме 1/6 ее части…
Александр Прилипко

http://www.unian.net/news/539002-chto-pozvoleno-katsapu-ne-pozvoleno-hohlu.html