Мусульманин, ислам – эти понятия сейчас неразрывно связаны с понятием терроризма. Насколько адекватны представления об исламе сторонников иных религий в лекции к.и.н. Игоря Алексеева.
«За советскую власть, за шариат!» Почему исламский мир -- это проблема для Запада
Исламский мир для современного западного человечества представляет проблему, которую оно не может ни понять, ни осмыслить, ни освоить. О том, почему так исторически сложилось, в своей лекции на «Газете.Ru» рассказывает исламовед, доцент кафедры современного Востока РГГУ, директор научных программ Фонда Марджани, кандидат исторических наук Игорь Алексеев.
Современный Ближний Восток, который зачастую с легкой руки Буша-младшего называется «расширенным Ближним Востоком», попадает в ореол традиционного распространения ислама. Именно этот регион приковывает внимание всего мира; именно там происходит ключевой и самый длительный (более 60 лет) конфликт эпохи – арабо-израильский, вокруг которого строится вся основная проблематика современных международных отношений.
Исламский мир выпадает из той парадигмы мирового развития, которая сформирована клубом «великих держав» – из парадигмы модерна, индустриализма, капитализма. В девятнадцатом веке этот регион не был до конца колонизован. Он был объектом противоречий колониальных держав, но полной колонизации региона не произошло в том виде, в каком произошла, например, колонизация Южной Америки и Африки южнее Сахары. После Второй мировой войны, когда сформировался двухполюсный мир, регион также не мог вписаться в расклад мировых сил по этим двум полюсам.
Исламский мир оказался между глобальными полюсами силы, его пытались превратить в арену геополитического противостояния, но он никогда не мог стать до конца американским или советским.
Ислам для современного западного человечества представляет проблему, которую оно не может ни понять, ни осмыслить, ни освоить. Это демонстрирует как разговор в научной аудитории, так и реакция случайного человека на любой вопрос, связанный с исламским миром и исламом вообще. В картину мира современного западного интеллектуала, эксперта, политика, этот мир не вполне вписывается. Вроде бы и люди схожи, и связи исторические были, и влияния, и взаимозависимость, но тем не менее встроить этот мир в онтологическую картину невозможно.
В нынешнюю политику однополярного мира он не ложится, даже в концепцию «третьего мира» он также не вписывается, образуя внутри «третьего мира» некий «четвертый мир». Детерминанта этого мира не географическая, не культурная, не региональная, не этническая, не лингвистическая. Мусульманский мир очень разный, общим маркером этого пространства оказывается «ислам» в расширенном смысле этого понятия. Зачастую, даже если признаков религиозного образа жизни нет, сам факт того, что есть ислам, присутствует, и примеров тому множество.
Так, на мусульманских окраинах СССР секретари местных райкомов партии хоронили своих близких по мусульманскому обряду, несмотря на несоблюдение основных религиозных догматов и высокую степень секуляризации, сохраняя тем фактор исламской идентификации.
В секуляристких, то есть светских, кругах Турции есть люди, которые сейчас ратуют за отмену хиджаба – при этом считают себя мусульманами. Если сравнить архитектуры, например, Средней Азии и испанской Андалузии, они очень разные, но в то же время обе исламские.
Это необъяснимо с точки зрения современного западного рационализма. Это неистребимый фактор сознания и позиционирования себя в этом мире, который влияет на всю жизнь тех, кто находится в поле действия этого фактора. Именно поэтому исламский мир взывает ощущения когнитивного диссонанса. На преодоление диссонанса, на объяснение ислама в понятных западному человеку категориях нацелено западное востоковедение. Это специфическая синтетическая наука, это научная макродисциплина, которая выделяется не по принципу метода или объективного предмета, а по принципу мнимого предмета. Сначала фактически изобретается категория «Восток».
«Восток» может существовать только при наличии «Запада»: ведь назвать что-либо Востоком может только тот, кто смотрит со стороны Запада.
Если наблюдатель находится, скажем, со стороны Севера, то для него это уже не Восток. Вот таким образом и получается некая конструируемая категория, под которую возводится реальность, которая затем изучается. Востоковедение появляется именно как изучение Ближнего Востока, лишь затем распространяется на Индию и Китай. Все проблемы этой науки связаны именно с тем наследием, которое оставило изучение Ближнего Востока.
Для Запада вопрос поиска объяснительной модели Востока всегда актуален, так как нет абсолютно удовлетворительной модели. Как только она будет найдена, восточно-западный дискурс будет подлежать отмене. Если Восток удастся объяснить не через «загадочность» Востока, а через другие вещи, это будет означать, что нет никакого Востока и Запада. Стихотворение Редьярда Киплинга «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись» обычно цитируют все. Но мало кто помнит его продолжение:
OH, East is East and West is West, and never the twain shall meet,
Till Earth and Sky stand presently at God's great Judgement Seat;
But there is neither East nor West, Border, nor Breed, nor Birth,
When two strong men stand face to face, tho' they come from the ends of the earth!
(О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд.
Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род,
Если сильный с сильным лицом к лицу у края земли встает? Перевод Е. Полонской)
Конец, в общем, противоречит началу – к этому путем развития политической интуиции пришел Киплинг. По сути, он говорит о том, что значение имеют только субъекты действия, а не конструируемые объекты.
То, что сегодня происходит в арабском мире, еще раз подняло вопрос: что это вообще за мир?.. В начале процесса недавних революционных выступлений все были обеспокоены тем, что они начались, скажем, не в Афганистане, а в Тунисе, Египте и Бахрейне – в довольно богатых странах, которые были вестернизированы, интегрированы в глобальную мировую экономику. Непонятные волнения, которые приводят к непредсказуемым последствиям, заставляют искать объяснительную модель – модель, которая бы объясняла все и везде.
И в попытке объяснить себе мусульманский Восток Запад столкнулся с проблемой «интеллектуального бэкграунда».
Посмотрим, как изучался этот мир. В истории анализа западной гносеологии ислама ближайшая к нам по времени проблематика – проблема исламского радикализма, терроризма и экстремизма. До этого исследовалась проблема исламского фактора в антиколониальной борьбе. Еще раньше это была проблема ислама и исламского мира как территории или части человечества, которая вовлечена, по теории Маркса, в так называемый азиатский способ производства, не вписывающийся в универсальную модель Маркса. Во времена Маркса этот мир не был капиталистическим, но его нельзя было назвать и феодальным. Маркс открещивался от марксизма – его собственное учение для него догмой не было.
Марксу пришлось добавить «азиатский способ производства» к разработанной им совместно с Энгельсом модели формационного развития человечества – таким образом он сконструировал несуществующее, неизвестное ему восточное общество.
Советское востоковедение также задавалось вопросом, куда приписать этот мир. Советские ученые следовали Марксу догматически, в итоге в ходе дискуссии советских востоковедов они придумали специальное стадиальное название «восточный феодализм», который подразумевал многоукладность производства и феодальное общество с элементами и рабовладения, и капитализма. До решения того вопроса, следует ли за «восточным феодализмом» «восточный капитализм», дело не дошло, так как СССР распался, а формационный подход был оставлен. Однако осталась проблема собственно развития этого культурно-исторического ареала и поиска соответствующей объяснительной модели.
Эта модель развития отличается и от западной модели, которая предполагала европоцентризм как универсальный путь развития и считала в рамках прогрессисткой теории, что Запад «первее всех успел», а все остальные тоже придут к этому, и от советской модели.
Кстати, «восточный социализм» вполне мог предполагаться. Эта идея была распространена после Октябрьской революции в определенной части элит мусульманского мира – это российские социал-демократы мусульманского происхождения, представители либерально-националистических течений начала 20 века: младотурки, младоалжирцы, младотунисцы, младобухарцы, младохивинцы, татарские и башкирские социалисты, азербайджанские левые националисты, дагестанские советские шариатисты. В 1920-е гг. в советской России проводились съезды мусульман, на которых многие революционеры сидели рядом с муллами и вместе с ними провозглашали лозунг «веры, свободы и национальной независимости». Нередко в пропаганде большевиков проводился тезис о совместимости и взаимодополняемости шариата и коммунизма. Ввиду этого часть мусульманского духовенства даже выдвинула лозунг: «За Советскую власть, за шариат!». В 1921 году «советских шариатистов» открыто поддержали «сам» нарком по делам национальностей И. В. Сталин и руководивший партийной работой в Азербайджане С. М. Киров. В 1922 году, когда новый подъем исламского повстанчества, во многом спровоцированный «немедленной коммунизацией», вновь охватил Кавказ, Татарию, Бухару и Хорезм, большевики пошли на уступки, восстановив ранее ликвидированные в Средней Азии шариатские суды, вернув мечетям и медресе отобранное имущество, возродив управление вакфов, пятницу вместо воскресенья в качестве выходного дня, выборность имамов и т. п. В декабре 1923 года было даже проведено совещание мулл под лозунгом «Советская власть не противоречит исламу». Во многом так продолжалось до конца 20-х годов.
В ходе этого политического диалога С. М. Киров разъяснял позиции ЦК РКП(б) и советской власти относительно ислама примерно следующим образом: «если речь идет о шариате трудящихся и угнетенных, советская власть ничего не имеет против такого шариата», а если это «шариат помещиков и эксплуататоров», то такой шариат «нам не нужен».
Большевики пытались играть на исламском поле, внедряя собственные понятия. Хотя, казалось бы, чем должны отличаться эти два шариата? Ведь шариат имеет внеклассовый смысл.
В более раннюю эпоху мы сталкиваемся с проблемой восприятия мусульманского общества деятелями Просвещения, которое было неоднозначно. Самый известный памятник, посвященный исламу, – сатира Вольтера «Магомет», где он в образе деспота (Магомета) бичевал, как принято считать, не столько азиатский, столько европейский деспотизм. Но это была не единственная тенденция. В XVI – первой половине XVII века, когда Османская империя была на вершине своего могущества и расцвета и называлась Блистательной Портой, существовало мощное османофильское движение в Европе, прежде всего среди тех, кто был недоволен политикой европейских правителей, и тех, кто был склонен к социально-утопическим взглядам. Ранние европейские социально-политические утопии во многом могли быть навеяны тем образом Османской империи, который существовал благодаря османофилам в европейских кругах.
Представителям третьего сословия очень импонировал характер османского общества как общества социально ориентированного, где человек не оказывается обездоленным и маргинальным.
Даже такая «варварская» (с точки зрения современного европейца) практика, как институт девширме, когда в завоеванных османами балканских странах юноши из христианских сел принудительно рекрутировались и получали статус дворцовых рабов (капыкулу), из которых формировался янычарский корпус. Тем не менее очень многие на Балканах пытались протолкнуть своих детей в девширме, рассчитывая таким образом на будущие выгоды, проистекающие из грядущей военной карьеры своего отпрыска. Османская империя представлялась многим европейским диссидентам и обездоленным близким к идеалу обществом, которое, благодаря социальной справедливости и патернализму, процветает, в то время как Европа раздирается феодальными войнами. С османофильством было связано ренегатское движение, когда европейские ремесленники и инженеры переходили на османскую службу, принимали ислам и занимали высокие позиции в социальной иерархии.
Противоречивость в восприятии мусульманского общества существовала всегда, и у этого противоречия есть и религиозные корни. Существует исламская полемика с христианством. С другой стороны, в доосманскую эпоху ислам, приходя на христианизированные теории, не истреблял христианство, а накладывался на христианский бэкграунд как новый исторический слой. Это видно по памятникам архитектуры. Например, мечеть Омейядов в Дамаске, достроенная вокруг римской базилики. В какой-то период в одной части здания была церковь, где молились христиане, в другой – мечеть. До сих пор там сохраняется почитаемое христианами захоронение главы Иоанна Крестителя.
Когда здание было выкуплено, вокруг базилики была достроена мечеть, колоннада и галереи. Видно, насколько органично исламский пласт достроился к христианским субстратам. Этого нельзя сказать об обратном процессе – относительно Реконкисты в Испании. В Альгамбре, что под Гранадой, строились королевские дворцы, которые выглядели на фоне общего комплекса крайне неорганично. Или же католический храм, который так неудачно был встроен в Кордовскую мечеть, что, по преданию, император Карл V сказал архитектору: «Вы построили то, что можно было построить где угодно, и разрушили то, что было единственным в мире».
Важно отметить, что наряду с догматической полемикой существовала практика повседневного взаимодействия и взаимовлияния, которая выработала идею совместного существования и комплементарности двух систем.
Периодически их сближало противостояние иудаизму – третьей ветви авраамической религии.
Иудаизм, о котором традиционно умалчивают в контексте исламо-христианских взаимоотношений, – прямой наследник библейской религии, двумя другими версиями которой являются ислам и христианство. До христианства о талмудическом иудаизме говорить нельзя. Он формируется именно как осуждение базовой идеи христианства о страданиях и искуплении Христа, в его практику входит поругание Девы Марии и высмеивание непорочного зачатия как блуда. Иудаизм присутствует в том же объеме в троичной модели, и исламо-христианская полемика не происходит без участия третьей составляющей, позиция которой оказывает решающие влияние на то, во что претворится эта полемика – в диалог, сотрудничество, или превратится в противостояние.
Здесь уместно заметить, что, к примеру, арабское завоевание Испании во многом было обеспечено поддержкой иудеев, которые преследовались вестготами и католической церковью, правившими в Испании накануне арабского завоевания.
На этой территории была сильная еврейская диаспора, сформировавшаяся в эллинистическом мире, которая расселилась в основном в бывших колониях финикийцев. Это прослеживается в топонимике: испанский город Картахена назван в честь Карфагена. По путям старой торговой династии после вавилонского пленения там расселились евреи. Евреи, приветствуя веротерпимость первых мусульман, приветствовали их завоевание, поскольку при мусульманах они получали вполне понятный статус «зиммиев» – автономной самоуправляющейся общины, которая должна была выплачивать налоги за свою безопасность и независимость.
В низах христианского испанского общества накануне завоевания массовой поддержкой пользовалась так называемая арианская ересь, которая отрицает догмат о троичности Бога, воспринимает Христа как пророка, посланника Божьего, а не воплощение Бога, и в этом смысле максимально близка исламу. Отдельный вопрос – насколько иудаизация доарабской Испании является фактором, поддерживающим арианство, которое также преследовалось христианской церковью. Ариане также поддержали арабское завоевание, в основном приняли ислам и составили в арабской Испании слой «муалледов» – мусульман местного происхождения.
Взаимодействие религий, таким образом, оказалось гораздо сложнее, чем просто лобовое столкновение.
Вроде бы ислам тоже ветвь авраамического древа, однако она не совпадает с теми акцентами, которые расставляются на других ветвях. Невозможно провести однозначно прямую линию и сказать, что одно понятие в христианстве полностью соответствует другому в исламе. Не получается объяснить этот феномен и с помощью постхристианских терминологии и категорий. Остается только один вариант – объяснить эту культуру исходя из ее собственных категорий.
В следующей лекции мы попытаемся рассмотреть современные события с точки зрения внутренней логики исторического развития мусульманского общества.Игорь Алексеев, доцент РГГУ, к.и.н. Родился в 1975 году. В 1998 окончил Восточный факультет Санкт-Петербургского государственного университета по кафедре истории стран Ближнего Востока. Кандидат исторических наук.
Комментариев нет:
Отправить комментарий