Страны, несовместимые с жизнью

Экономисты Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон объясняют, как рабство, «киты», плохие дороги и «железный закон олигархии» разваливают государства.

Государства не приходят в упадок в одночасье. Зерна их разрушения заложены в природе их политических институтов. Конечно, бывает, что страны терпят образцово-показательный крах, с полным коллапсом всех государственных институтов. Именно это, например, происходило в Афганистане после того, как Советский Союз вывел свои войска, и талибы повесили бывшего президента Наджибуллу на фонарном столбе, а также во время десятилетней гражданской войны в Сьерра-Леоне, где правительство перестало существовать вообще. Но большинство нежизнеспособных стран кончаются, как это говорится, «не взрывом, но всхлипом». Они перестают функционировать не в результате войны или вспышки насилия, но просто оказываются совершенно неспособны задействовать огромный потенциал роста, которым обладает их общество, обрекая своих граждан на пожизненную нищету.

Трагедия в том, что их коллапс запрограммирован. Несостоятельность подобных государств объясняется тем, что в них главенствуют экономические институты, которые мы называем «присваивающими», — именно они искажают побудительные мотивы, препятствуют инновациям и впустую тратят дарования большинства людей, создавая неравные условия игры и лишая их возможностей роста. Эти институты поддерживаются не в силу чьего-то недосмотра, а совершенно сознательно. Они существуют на благо элит, которые основательно наживаются на разных видах присвоения — будь то добыча полезных ископаемых, эксплуатация принудительного труда или взимание монопольной ренты. Причем наживаются за счет остального общества. Но государства, построенные на эксплуатации, неизбежно терпят крах, увлекая за собой всю коррумпированную систему и часто приводя к неисчислимым людским страданиям. Мы составили краткий справочник, представляющий десять разных причин деградации, увядания и разрушения государств. 

Северная Корея: отсутствие прав собственности

 

Северокорейские экономические институты делают практически невозможным частное владение собственностью: государство распоряжается всем, в том числе почти всей землей и капиталом. Колхозы — единственный способ организации сельского хозяйства. Люди работают не на себя, а на правящую Корейскую рабочую партию, что уничтожает стимулы к личному успеху. Северная Корея могла быть гораздо богаче. В конце 1980-х крестьянам разрешили иметь собст­венные небольшие наделы и продавать то, что удавалось на них вырастить. Но даже такое послабление не создало серьезных стимулов, учитывая практически недействующие в стране права собственности. В 2009 году, в ходе введения новой валюты, правительство позволило гражданам обменять на нее лишь от 100 тыс. до 150 тыс. вон каждому. Те, кто трудился и сберегал средства в старой валюте, обнаружили, что их накопления ничего не стоят. Но Северная Корея не просто упустила возможность экономического роста. Сами северокорейцы буквально перестали расти. Изнуренные этим порочным кругом нищеты, они не только гораздо беднее своих южных соседей, но в среднем и на целых 7-8 см ниже — всего лишь после шести десятилетий жизни порознь. 

Узбекистан: принудительный труд

Принуждение — это гарантированный крах. Но до самого недавнего времени, по крайней мере в масштабе всей человеческой истории, большинство экономик базировалось на принудительном труде (рабство, крепостное право и пр.). Использование принудительного труда отвечает и за дефицит инноваций и технического прогресса в большинстве этих обществ — от Древнего Рима до Североамериканского Юга. Современный Узбекистан прекрасно иллюстрирует, на что могло быть похоже наше трагическое прошлое. Хлопок — один из наиболее важных экспортных продуктов Узбекистана. Каждый раз в сентябре, когда созревают коробочки хлопчатника, школы пустеют — детей выгоняют собирать урожай. Главные выгодополучатели такой системы — президент Ислам Каримов и его окружение, которые контролируют производство и торговлю хлопком. Главные проигравшие — не только 2,7 млн детей, но и все узбекское общество, которое так и не сумело выбиться из нищеты. Сегодня доход на душу населения в Узбекистане лишь немногим выше того низкого уровня, который установился на момент развала СССР.

ЮАР: неравные условия игры

В 1904 году в горнодобывающей промышленности Южной Африки была создана кастовая система занятости. С определенного момента только европейцев разрешалось нанимать на работу кузнецами, кирпичниками, котельщиками — выполнять любую работу, требовавшую особой квалификации. Эта «цветная планка», как ее называли южноафриканцы, в 1926 году была распространена на всю экономику и действовала до конца 1980-х, лишив черных южноафриканцев всякой возможности извлекать пользу из своих умений и способностей. Они были обречены на труд чернорабочих в шахтах и на полях и, само собой, на очень низкие заработки. Это было чрезвычайно выгодно для элиты, в руках которой находилась горнодобыча и сельское хозяйство. Неудивительно, что при апартеиде южноафриканское государство на протяжении почти столетия так и не смогло улучшить качество жизни 80% своего населения. 15 лет, предшествовавших падению апартеида, экономика ЮАР находилась в состоянии спада. С 1994 года, когда президентом страны был избран Нельсон Мандела и апартеид окончательно пал, она стабильно растет.

Египет: монополии вождей

Когда элиты контролируют экономику, они часто пользуются своей властью, чтобы создавать монополии и закрывать доступ на рынок новым участникам. Именно так была устроена экономика Египта 30 лет правления Хосни Мубарака. Высшая бюрократия и генералитет распоряжались огромной ее долей — до 40%. Даже когда они делали шаги в сторону либерализации, это заканчивалось продажей солидных кусков экономики напрямую друзьям Мубарака и его сына Гамаля. Крупные бизнесмены, близкие к режиму, такие, как Ахмед Эзз или семья Савирис, получали не только государственную протекцию, но и правительственные контракты, банковские займы без залоговых гарантий. Они даже получили особое прозвище — «киты». В результате засилья «китов» в экономике огромная масса египтян лишилась возможности выбраться из нищеты. Тем временем семья Мубарака сосредоточила в своих руках колоссальное состояние, доходящее, по некоторым оценкам, до $70 млрд.

Австро-Венгрия: замшелость элит

Новые технологии имеют невероятный подрывной потенциал, и это дает элитам достаточно оснований, чтобы попытаться остановить поступь прогресса. Но что хорошо для них, может быть плохо для общества. В XIX веке железнодорожный бум охватил всю Британию и Соединенные Штаты. Когда ходатайство о строительстве железной дороги легло на стол императору Австрии Францу Иосифу, он, напуганный призраком Великой французской революции, ответил: «Нет, нет, я не хочу иметь с этим никаких дел, иначе в страну проникнет революция». Неприятие новых технологий привело Австро-Венгерскую империю к экономической слабости, ставшей одной из главных причин поражения империи в Первой мировой войне и последующего ее распада.

Cомали: отсутствие правительства

Один из необходимых атрибутов успешной экономики — дееспособное централизованное государство, которое обеспечивает порядок, механизмы разрешения споров и базовые общественные блага. И хотя такие страны, как Сомали или новое государство Южный Судан, имеют международно признанное правительство, оно практически не имеет власти за пределами столицы. Обе эти страны были построены на фундаменте обществ, в истории которых не было централизованного государства, но существовало разделение на кланы, которые не были в состоянии создать повсеместно признанную систему законов или правил. После обретения Сомали независимости в 1960 году попытки соз­дать дееспособное государство предпринимались, к примеру, при диктатуре Барре, но по прошествии полувека с лишним можно констатировать, что попытки эти провалились. Назовем это правилом Сомали: без централизованного государства не бывает правопорядка, без правопорядка не бывает настоящей экономики, а без настоящей экономики страна обречена на развал.

Колумбия: слабое правительство

Колумбия — это не Сомали. И тем не менее ее центральное правительство неспособно или не считает нужным взять под контроль примерно половину территории страны, где господствуют левацкие партизанские организации и — все чаще и чаще — отряды правых ополченцев. Отсутствие государства во множестве областей страны приводит не только к дефициту таких общественных благ, как дороги и здравоохранение, но также и к дефициту четко определенных, институализированных прав собственности. Тысячи колумбийцев либо не оформили права на свою землю вообще, либо их документы не имеют юридической силы. Хотя такая ситуация не мешает людям покупать и продавать землю, она определенно не поощряет долгосрочные инвестиции, к тому же неопределенность часто оборачивается насилием. Обстановка настолько обост­рилась, что в 1997 году центральное правительство разрешило местным властям налагать запрет на сделки с собственностью в сельских районах.

Перу: плохая инфраструктура

Калка и близлежащая Акомайо — две перуанские провинции. Обе расположены высоко в горах, обе населены говорящими на кечуа потомками инков, обе выращивают одни и те же культуры. Но уровень потребления в Акомайо примерно на треть меньше, чем в Калке. Редких заезжих иностранцев жители Акомайо спрашивают: «Кто вас вообще надоумил сюда приезжать?» И правда, доехать до Акомайо из региональной столицы Куско гораздо труднее, чем до Калки. Чтобы добраться куда-то дальше провинциального центра Акомайо, вам понадобятся лошадь или мул — дороги дальше не проложены. В Калке жители продают кукурузу и бобовые на рынке, а в Акомайо те же самые культуры выращиваются исключительно для собственного пропитания. Как результат, население Акомайо на треть беднее населения Калки. Инфраструктура имеет значение.

Боливия: политическая эксплуатация

В Боливии присваивающие институты имеют долгую историю, еще с испанских времен, и это история копившегося годами недовольства. В 1952 году, когда массы боливийцев восстали против владельцев земли и рудников, возглавили эту революцию в основном городские жители. Оказавшись во главе государства, революционеры экспроприировали большую часть земли и рудников и создали политическую партию, Националистическое революционное движение (НРД). В результате национализации и образовательных реформ неравенство в стране резко упало. Но НРД постепенно аннулировало те политические права, которые народ получил в 1952 году. К концу 1960-х неравенство достигло уровня, который был даже выше, чем накануне революции. С точки зрения огромной массы боливийских крестьян, по сути, одна элита всего лишь сменяла другую. Это явление немецкий социолог Роберт Михельс назвал «железным законом олигархии». Сельские жители по-прежнему не имели надежных прав собственности, им по-прежнему приходилось обменивать свои голоса на доступ к земле, кредитам или возможности устроиться на работу. Просто теперь они несли повинности не перед помещиками-землевладельцами, а перед НРД.

Сьерра-Леоне: схватка за место у кормушки

Интенсивное присвоение порождает нестабильность и дисфункцию государст­ва, поскольку создает стимулы для свержения существующих элит и занятия их места. Именно так и случилось в Сьерра-Леоне. С 1967 по 1985 годы Сиака Стивенс и его Всенародный конгресс правили Сьерра-Леоне, как своей личной вотчиной. Мало что изменилось и тогда, когда Стивенс ушел на покой и передал эстафету правления своему протеже Джозефу Момо — тот просто продолжил разграбление страны. Проблема такого присвоения в том, что оно порождает массовое недовольство и провоцирует посягательство на власть со стороны диктаторов, которые надеются получить доступ к кормушке. В марте 1991 года Объединенный революционный фронт Фодея Санко пересек границу со Сьерра-Леоне и на десятилетие вверг страну в жесточайшую гражданскую войну. Фронт интересовало только одно — власть, которую можно было использовать для присвоения добываемых алмазов. Вскоре страна погрузилась в междоусобный хаос, который унес жизни 1% населения. Государственные институты Сьерра-Леоне развалились окончательно. К 1991 году налоговые сборы правительства сократились с 15% национального дохода практически до нуля. Государство не столько потерпело крах, сколько окончательно исчезло.

Перевод Cергея Петрова.

Text by Daron Acemoglu and James A. Robinson. Reprinted with permission from Foreign Policy.
© 2012 By The Washington Post Company, LLC / Fabian Oefner / Rex / Fotodom

http://esquire.ru/acemoglu-robinson