Жертва меланхолии

О подробностях каннского скандала и новом фильме, о религии и смерти, о порно  … Интервью с  жертвой политкорректности «не позволяющей смотреть на вещи реально» кинорежиссером  Ларсом фон Триером.

Антигуманный хеппи-энд

Евгений Гусятинский

Триер любит делать две вещи: копаться в самых темных безднах подсознания и мироздания и снимать трилогии. Сначала была трилогия о закате Европы («Элемент преступления», «Эпидемия», «Европа»). Потом — о «девушке с золотым сердцем», которая жертвует собой ради других («Рассекая волны», «Идиоты», «Танцующая в темноте»). Потом об Америке как матрице человечества со всеми его пороками («Догвилль», «Мандерлей», так и не снятый «Вашингтон»). Потом он снял комедию «Босс всего сущего», в которой под словом «босс» недвусмысленно понимался Бог. За Богом, понятно, последовал «Антихрист» — хоррор о дьяволе, сидящем в каждом из нас. А в новом фильме «Меланхолия», который выходит в прокат 7 июля, Триер логично перешел от антихриста к апокалипсису

Меланхолия — это название планеты. Она в десять раз больше Земли, приближается к ней и может разнести ее в пух и прах. За этим процессом наблюдают Жюстин (Кирстен Данст) и Клер (Шарлотта Гейнсбур), сестры и антиподы. Первая только что вышла замуж и уже во время свадьбы впала в тяжелую депрессию, поняв, что ее тошнит от мужа, семьи и будущих детей. Вторая имеет мужа и ребенка, в отличие от сестры эмоционально и психически стабильна, любит и хочет жить.

Чем ближе конец света, тем лучше становится Жюстин и тем быстрее разваливается Клер. В финале Меланхолия накрывает Землю и погибают все — женщины, мужчины, дети. Но для Триера, как и для Жюстин, это не только катастрофа и трагедия, но и момент окончательного освобождения человека. Спокойная и не особенно эффектная «Меланхолия» — самый личный и честный фильм самого лукавого режиссера на свете. И уж точно первый, в котором конец света без всякой иронии является хеппи-эндом, величественным и очень красивым.

«Меланхолия» — редкий фильм, в котором умирают буквально все. Но многим показалось, что это совсем не радикальная картина. Чуть ли не шаг в сторону мейнстрима…

Ни в коем случае! Жиль Жакоб (директор Каннского фес­тиваля. — «РР») пишет в своей книге, что я впервые приехал в Канны в потертом кожаном пиджаке, но быстро променял его на дорогой смокинг, и это типа банальный случай превращения бунтаря в человека толпы. Меня это так взбесило! Никогда мне такого не говорите!

За день до скандала (на пресс-конференции о «Меланхолии», где Триер заявил, что понимает Гитлера. — «РР») я сказал Жакобу: «Это ты виноват в том, что теперь я хожу в лохмотьях и собираюсь снимать порно». (Смеется.) Я как был бунтарем, так и остался. И если мне не дадут денег на порнофильм, я действительно расстроюсь.

Вы еще где-то сказали, что этот фильм слишком красив, чтобы быть хорошим.

В молодости я прочитал первую половину «В поисках утраченного времени» Пруста. Так там герои обсуждают совершенное произведение искусства и приходят к выводу, что таковым является увертюра к первому акту «Тристана и Изольды» Вагнера (она же звучит в «Меланхолии». — «РР»). Я Вагнера тоже люблю. Хотя мне и тяжело сидеть с либретто в зале, к тому же я считаю, что чем меньше ты знаешь о чем-то, тем лучше это понимаешь.

Так вот, в «Меланхолии» я играю с немецким романтизмом. Но в этой эстетике очень сложно найти правильный баланс, потому что еще чуть-чуть — и все это превратится в шоколад, станет чересчур совершенным. У меня много родственников-меланхоли­ков, фильм им очень понравился — значит, я во что-то такое попал. Но в нем есть и эта тенденция — быть немного «Макдоналдсом».

Ваш порнопроект — это не шутка?

Ни в коей мере. Надеюсь сделать его, если, конечно, теперь (после скандала в Каннах. — «РР») мне не придется вернуться к любительскому безбюджетному кино.

Вы жалеете, что разоткровенничались про Гитлера и евреев на пресс-конференции? Думаете, это реально может вам навредить?

Я точно навредил фильму, потому что некоторые страны не хотят теперь прокатывать «Меланхолию». Но я всего лишь сказал, что благодаря немецкому фильму «Бункер» и Бруно Ганцу в роли Гитлера смог увидеть в Гитлере маленького человека. В нем тоже есть что-то человеческое — так же, как что-то нацистское есть в каждом из нас. Хорошо, что он становится человеком. Знаете, это старый разговор, что если бы не Гитлер, то ничего бы не было — ни фашизма, ни Второй мировой… Как будто это только его вина! Мне кажется, это слишком простой и неправильный способ объяснить проблему.

Что вы вообще думаете о политкорректности теперь, оказавшись ее жертвой?

В ней есть опасность, потому что она не позволяет смотреть на вещи реально. Мао, Сталин, Гитлер — отказываясь обсуждать их и видеть в них людей, мы ничего не добьемся. Но обсуждать их и быть при этом тупым еще хуже. Я вот был тупым.

С другой стороны, та же сила, которая заставляет меня совершать тупые поступки, — она же заставляет меня делать фильмы. Хотя они, конечно, тоже могут быть тупыми. Все, больше пресс-конференций я давать не буду.

Для вас важна грань между художником и его политическими взглядами? Лени Рифеншталь, например, была выдающимся режиссером, но работала при этом на Третий рейх.

Даже если гениальный фильм снял преступник, он должен быть показан на Каннском фестивале. При этом сам преступник должен сидеть в тюрьме. Альберт Шпеер был военным преступником, и за это я его не уважаю. Но я уважаю его как выдающегося архитектора.

О чем будет ваш порнофильм?

Это действительно очень хороший проект, называется «Нимфоманьяк». Это история сексуальной эволюции одной женщины. Она и есть нимфоманьяк. Будет как у маркиза де Сада: половина экранного времени уйдет на секс, половина — на философские разговоры между сексом, такого французского толка (смеется). Я планирую сделать две версии — «хард», потому что я культурный радикал, и «софт», потому что иначе мне не дадут денег. Но я не могу представить, чтобы я делал фильм об эротизме и при этом не показывал член, вагину, пенетрацию.

Пожилая героиня будет вспоминать все этапы своего сексуального взросления, начиная с детства. И тут у меня тоже будут проб­лемы, потому что, как вы знаете, детская порнография запрещена. Разумеется, я не пойду против закона и морали, но должен буду как-то показать — не визуально, а как-то иначе, — что сексуальность зарождается в человеке очень рано.

Что происходит с вашей порностудией Puzzy Power? Она закрылась?

Это была отличная и очень благородная идея: мы собирались делать порнофильмы специально для женщин. Но, к сожалению, женщин-режиссеров, готовых взяться за это, оказалось очень мало. Отсюда и проблемы с производством.

А что с фильмом «Вашингтон» — вы планируете к нему вернуться и завершить вашу трилогию под названием «USA»?

Когда мне этот вопрос задают американцы, я им отвечаю, что сейчас не самое лучшее время для «Вашингтона», потому что их президент — демократ, и критиковать Америку сейчас не слишком актуально (смеется). Так что подожду, когда американским президентом снова станет республиканец («Догвилль» и «Мандерлай» вышли во время президентства Буша. — «РР»).

Представьте, что конец света завтра. Что вы будете делать в оставшиеся часы?

(Долго молчит.) Что-либо делать бессмысленно. Конечно, я попытаюсь позаботиться о своей семье и облегчить им эти минуты. Но как это сделать, если все равно знаешь, что они умрут?

Я очень боюсь смерти, я был там столько раз… Многие художники говорят, что хотели бы прожить свою смерть, почувствовать ее — без седативных препаратов и всего такого. Я могу их понять. Я совершенно не религиозен, но в смерти есть какая-то святость.

Сейчас я готовлюсь снимать порнофильм и исследую раскол между Западной и Восточной церковью — мне кажется, это логично, если снимаешь порнофильм. Так вот, по-моему, в Восточной церкви намного больше света. А в Западной больше страдания и распятий. «Тристан и Изольда» Ваг­нера почти целиком об очищении через смерть. То есть нужно умереть, чтобы почувствовать себя лучше. А в восточном христианстве, как объяснял мне один священник, уже само искусство есть проблеск света, или Святого Духа.

Художник может это ощутить. И могу сказать, что в какие-то моменты творчества я это ощущаю, вот это чувство наполненности и просветленности. Одна из глав моего порнофильма так и будет называться — «Восточная и Западная церковь». И, к сожалению, героиня переходит из Восточной в Западную: красота, свет исчезают, и наступает боль.

Но, говорят, депрессия позволяет видеть мир в истинном свете.

В древние времена считали, что меланхолия — это такая темная жидкость, исходящая из человеческого тела, что-то дьявольское. А сами меланхолики — особые, странные люди, которые видят то, чего не видят другие, больше знают и могут предсказывать события, поскольку им доступна суть вещей. Мой психоаналитик говорит, что в реально катастрофичных ситуациях меланхолики ведут себя намного рациональней и спокойней, чем люди, не склонные к депрессиям, просто потому, что им все это знакомо, они живут так каждый день.

Конец света — это же прежде всего состояние сознания. Я, например, испытываю чувство беспокойства и непонятной тревоги с пяти лет. Это была не совсем меланхолия, потому что было ужасно больно. И ребенок, который чувствует такую тревогу, все время думает: как хорошо быть взрослым! Ему кажется, что, став взрослым, он уже не будет испытывать этих чувств. Что, конечно же, не соответствует действительности.

Вам кажется, что тоска по концу света — это такое же естественное человеческое состояние, как и желание продолжать род и строить будущее?

Да, меланхолия может быть очень соблазнительной, это такое чувство сладостной боли, подобное любви. А в боли есть что-то настоящее, несомненное. Как и любовь, меланхолия может тебя переполнять. В нее хочется погрузиться. Настоящая любовь вообще неотделима от меланхолии, это всегда что-то обреченное и безответное.

«Меланхолия» — первый ваш фильм, где финал известен с самого начала: все умрут.

Мы знаем, как закончится большинство фильмов, которые мы смотрим. Но дело не в истории, не в том, что происходит, а в том, как это происходит. Мы знаем, что Джеймс Бонд выживет, а «Титаник» врежется в айсберг, но все равно смотрим. Хотя в случае с «Титаником» еще и допускаем мысль, что нет, не врежется…

Это такая эмоциональная штука, с которой интересно играть. Я недавно пересмотрел «Хладнокровное убийство» (экранизация одноименного романа Трумена Капоте. — «РР»): я давным-давно знаю, чем там все кончится, но смотреть от этого только интереснее. Хичкок не хотел делать фильмы про то, кто убил, — это неинтересно. Интересна психология: почему убил, зачем, как на это реагируют… Мне нравится структура оперы, когда уже в увертюре ты отыгрываешь основные мотивы и дальнейшие события, подготавливая к ним зрителя, а потом ненавязчиво возвращаешься к ним.

Вы, кстати, должны были ставить на оперной сцене «Кольцо нибелунга» Вагнера. Почему так и не поставили?

Я работал над этим проектом два года, но бросил. Очень смешно получилось: меня пригласили внуки Вагнера, а потом я увидел в интернете фотографии, где они стоят в окружении портретов Гитлера. Все-таки в нашем мире много странных параллелей (смеется).

И потом к ним со всего света приезжают оперные певцы, очень известные. Но никто с этими певцами не здоровается, не говорит «привет». Они все просто сидят где-то вдалеке, и их спрашивают: «Что хотите петь?» — «То-то и то-то». — «А, хорошо, мы вам позвоним». И певцы уезжают к себе куда-нибудь в Австралию.

А потом была вечеринка, где эти внуки Вагнера сильно напились и стали говорить: «Вы думаете, мы ужасные! Вы думаете, мы страшные…» И у меня было ощущение, что я… в каком-то концлагере, как заключенный, которому позволили прийти на вечеринку. Ладно, хватит, наверное, вам не стоит про все это писать (смеется).

http://expert.ru/russian_reporter/2011/25/antigumannyij-heppi-end/

Фото: Nicolas Guerin/Contour by Getty Images/Fotobank; Alamy/Photas (3); Everett Collection/Fotosa.ru; AFP/East News; архив пресс-службы; Everett Collection/Fotosa.ru; архивы пресс-служб (2); AFP/East News, imhonet.ru