Не важно, кто опечатался или оговорился, ибо единственный автор опечаток — сама жизнь. Опечатки говорят о нашем прошлом, современности и ближайшем будущем.
Минаков Михаил.
Толковый словарь опечаток, слов живаго суржика бытия.
Оговорки по Фрейду и опечатки по Минакову единственные вестники истины, способные прорваться сквозь лживую запутанность современности и тем самым не допустить повторения Вавилонской истории. Толковый Словарь Опечаток, Слов Живаго Суржика Бытия зовет жить, невзирая на орфографию и орфоэпию, держимову и обронзование, уркаину и соврименность. Этот смелый эксперимент учит тому, что где-то там, под грязной простыней повседневности, бьют источники адамисткого языка, коему нет грамматики и в лексике которого нет злов. Прорываясь с опечатками в наш мир, открывшееся потаенное может здорово испортить кровь хультуре саркастическим смехом над ее святынями.
В этой книге собраны опечатки, попавшиеся автору на глаза в газетах и книгах, подслушанные в чужих разговорах, набранные им же в спешке на бескрайних полях компьютерного экрана. Не важно, кто опечатался или оговорился, ибо единственный автор опечаток — сама жизнь. Опечатки говорят о нашем недалеком прошлом, подручной современности и ближайшем будущем. Они уже предсказали нам нашу судьбу, а мы уже не поняли их предсказание. Или только готовимся не понять эти известия о новых радостях, бедах, мирах, войнах, узлах истории и распутицах личного. Пусть этот словарь будет гимном славной молниеносной жизни опечаток и вящей правде адамитского суржика во веки веков!
Страгедия — (предисловие постсоветской эры) принятая под одобрительный гомон большинства стратегия, целенаправленно ведущая к трагедии, катастрофе или гибели.
Страгедия — это план, ведущий к уничтожению тех, кто верит в поставленную цель. Одним из ярчайших примеров страгедии была политика Перестройки СССР. Планирование, не самая сильная сторона Советов, не привело коммунистов к построению «социализма с человеческим лицом». Насмешка истории состоит в том, что Перестройка погубила страну именно в тот момент, когда в ней захотелось жить. Методы, казалось, были адекватны целям, а вера «прорабов Перестройки» явно манила к себе подавляющее большинство граждан, однако путь истории пролегал в сторону распада государства, атомизации общества, преждевременного ухода со сцены интеллигенции, ранней смерти нескольких поколений, раскола Церкви и разрушения традиционных идентичностей.
На этом история страгедии не закончилась. Новыми примерами страгедии становятся «розбудова» евроатлантической Украины и восстановление величия суверенно-демократической России.
Украинское государство гонит страну в трипольскую трипперно-прилипчивую трясину новой памяти, одурманивает шаманским камланием о своей европейскости и выжигает в своей истории все, что выжило в советской геенне. Украинские земли, взращенные посполитыми и крестьянами, собранные царями и генсеками, разные и неповторимые Подолия и Новороссия, Галиция и Слобожанщина, Волынь и Донбасс, Полесье и Полтавщина исчезают как культурные феномены, уплощаются, становятся бескрайним плацом для парадов ряженных казачков. Страгедия Украины — державное изгнание из дома своей истории и географии, безысходное кочевье в поля нацидеологического беспамятства, которое у нас беспричинно называют Европой.
И Россия гонима своим государством. Проклятие погон и мундиров лежит на ее судьбе. Все еще великая, но старательно самоунижаемая страна не разгибается из поклонения Левиафану, богу земному, сменившему ипостась Абадонны красного террора на лик Мамоны — демона денег. Спесь и последовательное «нечуяние под собою страны» — извечные качества российской страгедии. Нарциссическая самоизоляция, изобретение врагов и банальная лень — это те особенности российского общества, которые вновь да сызнова превращают русских людей в биомассу для лепки новых исторических узлов Левиафановых щупалец.
Гомерическая трата ресурсов, вкладываемых постсоветскими национальными государствами в создание своих «наций», забавна своей бессмысленностью. Но именно в бессмысленности секрет их бесовской привлекательности и страгедийной успешности. Наша эпоха как будто повторяет одну и ту же шутку: планируем одно, а достигаем обратного. Виктор Черномырдин, конгениальный оратор нашего времени, проговорился, как приговорил: «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Нет ничего страшнее запланированной, хорошо продуманной и стратегически выверенной трагедии. Кажется, сам разум мстит нам за неуважение к себе. Он говорит нам: «Вы применяете рациональные средства для достижения иррациональных целей? Готовьтесь к беде!» Правда, эта месть стоит самому разуму не меньше, чем нам, сирым. С каждой страгедией все меньше тех, кто в него верит.
Наша страгедия — окончательное и бесповоротное слияние ума и горя, воли блага и дела зла…
Соврименность— основная ткань истории, основанная на переплетениях лжи и страха, порожденных людьми и для людей…
Уркаина — (бесконечно частая опечатка) разрыв соврименности, междучасье, в котором казацкому роду нет переводу до такой степени, что хождение за зипунами становится обыденным делом.
Уркаина — эпоха, которую порождает прорыв всего запретного из преисподней подсознания соврименности. В какой-то момент в человеке — вечном поле боя культуры и дикости — держит верх сущность урки, с наслаждением рушащая устои и традиции. В эту эпоху правители-временщики видят в государстве источник исключительно своего наслаждения, интеллигенты молятся на Иуду, ученые плодят мифы, писатели горды списанными текстами, простаки дурят обманщиков, гэбэшники требуют реабилитации замордованных ими людей, правозащитники алкают человеческих жертвоприношений, а жулики страдают от неравной конкуренции с чиновниками и милицейскими. То, что долго копилось в подземельях совести соврименников, внезапно прорывается в общественную жизнь, находит своеобразное удовольствие в нарушении заповедей, и созидает Уркаину.
Уркаина краткосрочна. Каждый человек, урка или нет, верит, что она должна скоро кончиться. Благодаря этим ожиданиям Уркаина длится долго: достаточно, чтобы пожалеть о соврименности и пожелать ее всем сердцем. Став желанной, Уркаина становится соврименностью, а история возвращается в свои права и вершит свое дело.
Уркаина — одно из имен межвременья; и каждый раз, прорываясь из задушевной сечи на простор истории, она длится все дольше и дольше…
Струкдура — (из лексикона профессиональных руководителей) бессмысленно, но неуничтожимо существующий порядок общежития человеков…
Уникакальность — истинное имя прилагательное нации.
Слово «уникакальность» возникло как поправка «оранжевого» эпитета к слову «нация». Скачек слогов проговаривается об отсутствии реальных определений у национального или расового бытия. Величайшая ложь пророчества этой опечатки о национальной особенности открывается в отсутствии у оной каких-либо качеств: все нации одинаково никакие. Они существуют только благодаря нашей вере в свою уникальность, а без оной оказываются пустопорожними. Ибо бытийно нации отсутствуют; присутствуют же только люди.
Уникакальная атрибуция группы намекает нам на онтологически проблематичный статус таких сущностей, как раса, нация или класс. Жизнь будто просит помнить, что обобщение условно, и нет нужды плодить сущности. — Дай Бог устроить достойное существование тому, что есть на самом деле.
Не верьте данайцам, называющим свои дары уникальными!..
Нациоанальность — безликая сила, превращающая сокровища культуры в отстойник уникакальности.
Нациоанальность задает ритм идеологическому и политическому мышлению в трайбалистические периоды истории. В эпоху, когда племенные особенности становятся главными чертами самоопределения человека, в права вступает сила, которая подчиняет себе людей, общество и культуру. Все, что не подчиняется этой силе, или подчиняется, но сомнительно и с оговорками, должно быть уничтожено. Однако убить можно отдельного человека — с культурой все сложнее. Нациоанальность выбирает самый эффективный путь культурного уничтожения. Она загаживает все, что не отдается ей раз и навсегда.
Простые радости человека, такие как вкусная еда или красивая одежда, в какой-то момент внезапно превращаются в национальное достояние. Вдруг для человека, в силу своего этнокультурного происхождения, вареник с мясом оказывается volens nolens вкуснее пельменя, а вышиванка дороже смокинга. Вареник и вышиванка становятся символом племенной принадлежности. Изо всех жизненных интересов, забота о своей этноуникальности превращается в главную задачу, высасывающую из человека все его силы и управляющую всеми его чаяниями. Именно в этом акте отдавания силе племенного все, составлявшее богатство жизни, подвергается жестокому и бессмысленному делению на свое-совсем-свое и некогда-свое-но-теперь-чужое. Нациоаналаьность превращает вышиванку в униформу, вкус маминых щей в лекало обязательного меню, говор деда в держимову, а всечеловеческого Спасителя — в «племенного Христа».
Все, попавшее в пасть духа племени, но не отдавшееся ему без остатка, выбрасывается вовне изгаженным, через нациоанус…
Незавидимость — независимость государства,
основанная на идеологической, политической и социально-экономической беспощадности к гражданам своей страны.
Незавидно положение граждан, чьи государства нацелены на непрестанное усиление своей независимости. Логика незавидимости основана на наборе верований, по которым граждане должны отказаться от своих прав во имя независимости государства. Безопасность и неприкосновенность государственной независимости становятся главенствующими задачами, довлеющими над интересами общества. Во имя независимости жертвуются многообразие культур и идеологий, личные интересы и приоритеты групп, общее прошлое и частное будущее.
Незавидное бесправие граждан нравится многим. Державая логика государственнического мышления указывает на то обстоятельство, что твое бесправие — священная жертва
во имя Закона, а отказ от своей судьбы — дар будущему
Державы. Такой жертвователь лишает себя достоинства и
взамен требует одного: чтобы достоинства лишались и другие. Ибо нет муки горше, чем видеть свободных людей рядом с
собой, когда сам лишил себя воли.
Незавидимость — это безальтернативно-святое условие существования государства и нежити граждан.
Сотрубничество — (соврименное понятие международной политики) сотрудничество в сфере транспортировки нефти и газа.
Сотрубничество является основным видом международной тополитики. Страсть к черному и голубому золоту определяет палитру оттенков нынешнего мира. Черно-синяя эстетика правит бал и в геополитике, и в интригах районного масштаба. Черный цвет обещает неминуемую экологическую катастрофу — планетарный судный день, а синий учит тому, что конца лучше ждать в наркотическом сплине на диване гламурного флэта. Север и Юг, Восток и Запад наконец-то встретились и слились в едином потоке сотрубничества.
Сотрубничество преодолело границы, железно-бумажные занавесы и визовые режимы. Трубы любви, как верно пел Пол Маккартни, объединили мир. Раскидав паутину трубо- проводов, человечество превратилось в огромный геологический организм перераспределения химических элементов на планете и в близлежащем космосе. Раньше мы смотрели в трубы на Вселенную, теперь сливаем в них — ее.
Сбылось предсказание философов о перерождении человечества в планетарное существо. Но кто же думал, что тем самым его делу настанет труба?..
Дипломаты кичатся умением договариваться. Однако за этой бравадой скрыт тот факт, что достигнутые соглашения основаны на взаимном обмане. Рассматривая предложения друг друга, переговорщики правомерно ищут в них подвох. Тексты договоров парадоксальны — они являются воплощением взаимного обмана, кодом намеренного и культивируемого взаимонепонимания. После подписания очередного договора каждая сторона возвращается в полной уверенности, что обманула своих противников-партнеров. По справедливости, дипломаты должны были бы гордиться умением достигать соглашений без взаимного согласия.
Соглашения, основанные на взаимонепонимании, тем не менее, сослужили свою службу человечеству: они создавали прекрасную основу для новых войн и мирных договоров. Так, в миморандумах дипломаты, эти практики недоговоренностей, фиксируют парадоксальные соглашения, достигнутые благодаря взаимному непониманию.
Герменевты веками пытались разобраться в природе истины, препарируя понимание и взаимопонимание. Воздвигнув идол Окончательного и Полного Понимания Истины, они надеялись сначала уразуметь Библию, а потом, разочаровавшись, пытались разобраться хотя бы во взаимопонимании автора, текста и читателя. Коммуникативные философы в последние десятилетия мечтали преодолеть вражду между людьми и неизменную разделенность человечества, выстраивая такие процедуры общения, которые бы неминуемо вели ко взаимности. Эти процедуры обоюдной честности должны были стать альтернативой логике миморандумов. Но что-то в природе человека противится философам-фантазерам и поддерживает дипломатов-реалистов.
Миморандум бьет точно в цель: настоящего согласия между людьми можно достичь лишь взаимным обманом.
Тараканья жизнеспособность и посконная пассионарность элимиты позволила ей из презираемого сословия обезродненных крестьян стать апостолами агрикультуры в постсоциалистических мегаполисах. Они пришли на смену безличной брежневской номенклатуре и дали начало элитам 90-х. Возглавив орды сельской молодежи, переселяющейся в города, элимита на время оказалась у кормила власти восточноевропейских стран.
Стиль элимиты эклектичен. Он спокойно объединяет мерседес и лапотный оберег, кокаин и картофельный самогон, панамский паспорт и почвенническое кредо. Прочным стержнем элимитского стиля, легко объединяющим гламур и традицию, является ненависть к городу и его цивилизации. Элимита — это феномен конфликта агрикультурного человечества с урбанистической цивилизацией.
Полем битвы элимиты с объектом ненависти являются мегаполисы. В Киеве, например, элимита строит так, будто мстит коренным горожанам: под нож идут парки и детские площадки, центральные площади превращаются в крыши супермаркетов, привычный городской ландшафт теряет вменяемые очертания, покрывшись прыщами сарайно-
небоскребных куполов. Уничтожение парка — это акт подавленного воспоминания о сельском рае, где сад вишневый возле хаты, где жирные хрущи, где дочки готовят ужин… Во имя забвения о потерянном сельском рае элимита приносит в жертву чахлые городские скверы. Детские площадки становятся стройплощадками вполне закономерно: элимита не верит, что в городах могут быть дети. Площади, являясь средоточием городского стиля жизни, подвергаются планомерному унижению. Свежепоставленные этногламурные памятники, новые политически выдержанные названия и точки потакания тотальному алкоголизму оккупируют площади, загаживая их так, что горожанин теряет любое желание приближаться к этому месту. Так, в наших мегаполисах стиль сосуществования происходит более от села, нежели от города.
Создав невыносимую атмосферу, элимита устремилась прочь из города в маленькие пригороды. Потеряв в этой миграции некоторый политический вес, они и оттуда мстят цивилизации. Нежась в перестроенных цековоских дачах, они поддерживают в строительстве державы своих детей —
борщуазию (см. ниже). Они верят, что их величие не за горами: незавидимый улей разрастается, нужда во всеблагой державой матке становится все очевиднее, а перспектива ее прихода все реальнее. При этом элимита куда здоровее борщуазии в отношении национальной идентичности: элимита —
тутейшие, и идеологические конструкции сложнее муравейника им непонятны.
Нет ничего страшнее крестьянина, лишенного ежедневной борьбы с природой. Его высвобожденная энергия приобретает угрожающую силу и может привести к крушению и без того тонкой пленки восточнославянской цивилизации.
Кумопомрачение — тип политической рациональности, характерный для Украины.
Атомизация общества, начавшаяся в светлые годы Перестройки как аллергия на коммунистический коллективизм, прогрессирует. И элимита, и борщуазия пережили травматический опыт 90-х, когда выживали наглейшие. Частью этого опыта стало понимание того, что во многом успех зависит от верности ближних; иные качества человека не так уж и важны. Своеобразным ритуалом принесения клятвы верности друг другу стало крещение детей: аграрная ценность потомства считалась залогом соблюдения присяги. При этом церковный антураж — пустая ритуальность. Цель кумо-крещения — не вовлечение отроков и отроковиц в веру Христову, а освящение кумовства. Кумопомрачение — жалкий ответ на вызовы цепной реакции всеобщего распада.
Справедливости ради нужно отметить, что элементы кумопомрачения встречаются и во многих других странах, практикующих кумовство. Однако у нас этот феномен стал основополагающим фактором соития публичного и приватного в кумохиазме приватности и публичности. Сама политика вдруг стала нуждаться в кумовьях. И если среднеазиатский парламент структурирован в соответствии с племенным устройством страны, то украинская Рада отражает систему кумо-родства. Политики, в публичном пространстве принадлежащие к враждующим партиям, удерживают единство политической системы в тени личных отношений. Понимание сути кумопомрачения — это единственный способ разобраться в непроницаемом хитросплетении украинской политики. Истинный борщуа бьет кумовством по разобщенности, бездорожью и разгильдяйству!
Демонкратия — форма государства, основанная на признании источником власти народа и его демонов.
Демократия, столь привлекательная в своем идеале, в
реальности оказывается демонкратией. В ней Левиафана монархии меняют на бесов помельче — демонов человеческой справедливости, равенства и братства. Справедливость
сгубила больше людей, чем своеволие самодержцев.
Равенство покалечило больше судеб, чем сословные
привилегии. А братство развратило людей сильнее снобизма и
чинопочитания. Оказалось, что в присутствии Левиафана
человек еще может удерживать свою моральную целостность перед лицом единого врага. В то время как сонм мелких
бесов неодолим для простого человека. Демонкратия,
питающаяся от лучших надежд человека, крепка и устойчива.
История не раз даровала человечеству рыцарей, желавших одолеть и Левиафана, и мелких державных бесов. Такими были и Петр Кропоткин, и Нестор Махно. Эти рыцарственные пророки пытались изгнать демонов государства из
человеческого общества. Они мечтали о добром соседстве людей без политического бесовства. В своем демоноборст-ве они слишком верили в людей. Их пророческая оптика упускала из виду наличие в человеке, на ряду с добрыми и злых начал. Без демонического присмотра человеческое зло
становилось слишком сильным, неотличимым от державного. Увы, анархизм так и не стал благодатной альтернативой
демонкратии.
Демонкратия — это когда народу воздается по его вере.
Точнее, по вере в его демонов…
Имберия — евразийская империя как воплощение азиопской мечты…
Хворум — минимальное количество людей, необходимое для принятия худшего из всех возможных решений…
Хультура — (субъектообъект соврименности) состоя-
ние культуры, основным способом творчества которой
является халтура.
Хультура процветает в соврименности и творит перегной, на котором, хирея, цветет соврименность. Хультура, как и вторая природа, порождена полубогом Прометеем.
Впрочем, рождение хультуры связано с его небожественной
половиной: когда герой умыкнул сокровище богов, одним
людям он подарил огонь, а другим, кого пугал жар пламени, дал пепел. Неизвестно, кому он принес большее благо, по-
скольку имеющие огонь почти вымерли от последовавшего гнева богов, а хультурные люди выжили. Так оно и повелось в истории.
Творческий потенциал хультуры является результатом взаимодействия изначального противоречия: с одной стороны, хультурщик делает все тяп-ляп, а, с другой стороны, халтура, благодаря своему дэффекту, вполне удовлетворяет потребности и запросы людей. Нынешнее процветание Китая с его недоделками и откровенным браком основано на очень высокой экономической хультуре. Украинская политика представляет собой тип развитой политической хультуры, где смешение приватного интереса и публичных инструментов приводят к принятию неисполняемых официальных решений и неукоснительному выполнению намеков. В любой модели хультуры творец искренне уважает мастерство, но не видит причин самому становится мастером. Даже профессионализм выглядит тут излишеством. Хультурному человеку не интересен мир, его устройство, его прошлое и будущее; его интересует мирок, в котором он живет и намеревается жить и дальше. За пределами мирка все само собой образуется.
Хультурный человек искренне верит, что в случае имитации, со временем, хультура превратится в культуру. Ибо обещано хультурным людям: из пепла возгорится пламя!..
Держимова — (младогогольянское понятие) державая страсть к уничтожению языков, выраженная в идеологической максиме всесторонней защиты единственного государственного языка.
По своей сути, держимова — это одна из легитимных в наше время форм ненависти человека к человеку. Держимова, развивающаяся от ненависти индивидуальной к ненависти групповой, постепенно превращается в установление государственного контроля над индивидом: язык трактуется субъектом права, имеющим приоритет над правами человека. Как одна из форм державости, держимова проявляется в форме законодательно закрепленного единственного «государственного» языка, являющегося институтом контроля над способом и формой мысли человека даже там, где сдавались классические тоталитарные системы — в интимности ласк, языке молитвы и укоров совести. Если нацист Гитлер и коммунист Сталин по собственной недалекости пытались контролировать смысл высказываний, то гениальные пророки дежимовы контролируют язык. Ибо истинная власть и главная задача держимовы в том, чтобы приучить граждан подчиняться идеологическим установлениям государства, определяющим внутреннюю, интимную, сокровенную и ранее недоступную державе жизнь человека.
Момент слияния личной ненависти и державой политики в держимове весьма поучителен для вящего понимания хультуры. Чиновники, хранящие тайное знание недееспособности государства и недоумевающие, почему она все-таки продолжает существовать, всеми способами питают тайное незнание толпы, хультуру, которое сплачивает их в гонении на языки и народы. Хультурное единство доставляет удовольствие от преследования и радость от разрушения, которые составляют основу политэстетической валюты соврименности. Даже метафоры держимов пестрят интимно-эстетическими словесами: «соловьиная» держимова противостоит «собачьему» языку, «родная речь» — инородной, «язык настоящей культуры» — диалектам отсталости и т.д. Жандарм Держиморда выглядит жалким пенсионером в очереди за перерасчетом госмилостыни в сравнении с робокопом Держимовой.
Держимова — это хультурная форма уничтожения инакомыслия, инакокультурия и диалектов с языками, в числе которых и «государственный» язык, обреченный на роковую ненависть к себе за свой исключительный статус…
Предедки — (один из важнейших предметов хультурологических изысканий, предмет заботы профессиональных украинцев, великороссов, сионистов и прочих) представление об особо давних предках: поиск нашей связи с древними является лучшим средством незнания и неуважения близкой —
вчерашней — истории.
Забота о предедках является симптомом бегства от личного и семейного прошлого. Деды и отцы, их подвиги и преступления, интересуют нас все меньше. Оптика нашей памяти настроена на работу с трипольцами, укроруссами, аратами, гардариками и прочими валютными древностями. А вот дела тридцати-, пятидесяти-, а то и семидесятилетней давности прячутся как от себя, так и от общества. Разве только служба госбезопасности поучит, как о них писать. История своей семьи и общины вдруг становится чуждой, она трактуется исключительно в рамках державой идеологии, а исследованиями ее занимаются историки в штатском. Дела дедов, отцов и нас самих «при Советах» оказываются неважными, нестоящими упоминания и обсуждения. Такая политика беспамятства нуждается в соблазнительных предедках.
Иллюзорное возможно только на придуманном прошлом. Бегство от недавнего прошлого свершается в придуманную древность. Чем дальше время истока, тем менее значимо то, что делал тот или иной человек в 1935/55/85 году. Бегство от недавнего — своего, родного — прошлого напрямую связано с тем, что несколько поколений упорно вытесняют из памяти все, что может поставить под сомнение их сегодняшний статус. Такое впечатление, что нынешние властители и их подданные чрезвычайно неуверенны в своем прошлом «до распада Союза», прячутся от уколов совести в фантастике Триполья, Араты и Украины-Руси.
Мы — потомки славных предедков: их слава — наша гарантия вечного возвращения из забытья в беспамятство…
Обронзование — целедействие педагогики, направленной на «воспитание-из-личности» чего бы то ни было, что будет угодно властителю: искреннего патриота, пламенного коммуниста, здорового националиста, самоотверженного гражданина, прирожденного убийцы, человеколюбивого благодетеля и т.д.
С древнейших времен человечество пребывает в тисках педагогического искуса, страшнейшего беса, сумевшего сокрыться от ока составителей самых подробных средневековых демоноканонов. Этот бес будто alter ego ангела образования: построишь школу — и он тут же станет директором; только возведешь стены университета — он станет у руля приемной комиссии; едва упорядочишь систему всеобщего просвещения — и он возглавит профильное министерство. Фраза Френсиса Бэкона о неразрывности знания и власти указывает нам на смысл этого искуса: вести других, тех, кто зависит от тебя, значит идти по лезвию бритвы. Каждый шаг по нему кромсает учителя, его сопротивляемость искушению защитить ведомых, и вместе с тем подчинить их своей вере, уменьшается. Так учителя надевают на живые души учеников бронзовые латы, которые слишком часто оказываются тисками обронзования.
Великий сакразматик Бернард Шоу предупреждал: «Бойтесь ложного знания! Оно страшнее невежества». Обронзование как раз и является тем процессом познания, который разбавляет чистый спирт знания водопроводной водой амбициозности, болотной жижей скуки и кока-колой зависимости. Выполняя просветительскую миссию, обронзование приучает людей знать не до конца и думать по лекалу.
Обронзование, по своей сути, является дидактическим процессом уничтожения живой личности, самостоятельности в детях и критичности во взрослых. Обронзование протекает как оккупация клеток живой ткани личности молекулами воспитательной бронзы. Всякий раз, когда вы слышите «металл в голосе» учителя, вещающего об истине, знайте: в этот момент еще несколько бронзовых тяжей сковали пучок живых эонов в ученических душах.
Обронзование — алхимический процесс сотворения неблагородного металла из живой души.
Акамедия — единственно возможный способ самоорганизации познающего разума по эту сторону Эльбы.
Акамедия — истинное имя восточноевропейского университета. Акамедия, завершающая работу над продуктом системы обронзования, является одновременно и местом рождения соврименности, и цехом, производящим специалистов по ее обслуживанию, и территорией ее хультурологического исследования. Эта имитация европейских университета и академии направлена исключительно на обронзование, она выдавливает из своих рядов любого мало-мальски пригодного к исследовательской практике преподавателя и исследователя, готового преподавать. Соврименность держится на принципиальном незнании своего жизненного мира и преподавании истин этого незнания. Для ее цельности и воспроизводства очень важно сохранить непонимание той действительности, в которой она существует.
Акамедия — кузница кадров для тополитики и хультуры. Акамедически обронзованные люди с радостью населяют соврименность и придают ее дэффективности особый шарм и привлекательность.
Акамедия — это место, откуда страгедия кажется поистине забавной.
Хламур — блеск пустоты общепринятых канонов в эпоху массового потребления.
Когда Платон писал о людях пещеры, судящих о солнце по теням, он писал о гламуре. После него несколько тысяч лет люди стеснялись гламура, хоть и были покорны его ослепительности. Однако во времена всеобщего потребления стеснение прошло — и гламур стал навязчиво доступным; он стал хламуром.
Повсеместное потребление всеми органами осязания породило ситуацию, когда эстетика стала ненужным излишеством, позволительным лишь рабам вкуса. Эстетика держала людей в напряжении между полюсами прекрасного и возвышенного. Она безапелляционно требовала вкушения, переживания и оценивания. Однако рыночная демократия и технологичное производство освободили человечество от тирании вкуса. В промежутке между полюсами эстетики нашлась точка баланса красиво-доступности и покоя. Тут нет места для гения, порывов и страданий. Хламуру не надо ни творцов, ни ценителей. Тут нет места и для жизни — ее прыщей и припухлостей, жидкостей и слизей, запашков и пованиваний, выпуклостей и бесформенности. Наоборот, навязчивость, трафаретность и нарочитость блестящего кислотно-щелочного баланса (читай, усредненности) превращают творения в хлам. Агрессивная доступность хламура сделала его демократию тотальной и безальтернативной.
Тени блестящего хламура окрасили стены платоновской пещеры в пастельные уютные тона: тут мы, Улиссы соврименности, находимся в точке совпадения палат Цирцеи и ее свинарника.
Антрацид — неиспользование людьми права на самозащиту от посяганий хозяев жизни.
Тонну угля оценивают количеством погибших шахтеров. Что заставляет смелых, сильных, ничего и никого не боящихся мужиков идти под землю и отдавать свою жизнь за куски угля? Почему они позволяют убивать себя то томно-астматическим, то геенно-мгновенным антрацидным способом? По-моему, логика их действий та же, что и у крестьян времен Голодомора.
Голод и болезни крестьян в 1932-33годах стали следствием их послушности. Здоровые мужчины и женщины, за десять лет до этого смело сражавшиеся за свои селения с оружием в руках против всех войск мира, позволили лишить себя еды, имущества и достоинства. Они предпочли поедать своих детей, идти на сделку с красным дьяволом или тихо гибнуть от голода, чем действовать тем способом, который считали нормальным всего десятилетие назад. Их роковая послушность развязала руки кремлевскому горцу с его украинскими товарищами.
Антрацид — результат какой-то особенной неуловимой трусости, основанной на жутком неуничтожимом гене раболепства и послушности. В этом антрацидном гене заложено, что если кто-то объявил себя хозяином — не доказал, а всего лишь заявил вслух, нагло и беспардонно — то этот кто-то получает всю полноту наших прав в собственное владение. До того момента, пока сами хозяева не обмолвятся, что сомневаются в своем хозяйском статусе, тонну угля будут оценивать в шахтерских, центнер зерна — в крестьянских, газетный разворот — в журналистских, а томик стихов — в поэтовских жизнях.
История учит, что у нас право на самозащиту должно быть не неотъемлемым, а несамоотдаваемым правом…
Репутат — известный человек, чья репутация не может быть уничтожена, ибо она зиждется на его депутатском мандате, высоком чине или швейцарском счете…
Геневрал — особое моральное состояние человека, публично сообщающего заведомую ложь, которую называют «официальным сообщением».
Говорят, «положение обязывает». Геневралов это положение обязывает врать. На публичном языке это вранье называют «официальной позицией». Казалось бы, ну нанимают же все службы себе пресс-секретарей, специалистов по неправде, —
оставьте вранье им. Но нет — погонная интоксикация делает из служащего люда служак-геневралов, для которых их конторская принадлежность определяет видение истины.
Слово «геневрал» пришло из лексики сотрудников Министерства обороны, встречающихся с представителями общественности. Но геневральство золотопогонниками не ограничивается, оно касается и высших чиновников, и политиков, пребывающих в полной уверенности, что нельзя оставаться людьми во время отправления своих официальных функций. Геневрал — пример служебного самоотчуждения человека ради институционных целей. Какая-то служебная магия заставляет его не быть собой.
Геневрал врет, по-настоящему не понимая причин и целей своего поступка. Если бы он знал, ради чего врет, то наверняка предпочел бы быть честным человеком…
Генерат — высшая ступень интеллектуального развития человека, отдавшегося армии как радикальной форме несамостоятельного способа жизни.
Дегенерация — проблема, которая может коснуться всех. Но что-то особенное происходит в последнее столетие именно с военными. Вместо блестящих, подтянутых и образованных офицеров все больше встречаются теперь типы с «печатию порока на лице» — то в болотно-пятнистых балахонах, скрывающих пивное пузо и дряблые мышцы, то в униформе потешных войск, с сусальным сиянием наград, оттеняющих блеск жадных глаз. И та печать — не их вина: отцы, как видно, не отрывались от вина. Но почему именно они так успешны в армии? Почему стремятся туда?
А, сдается мне, ответ таков: Армия стала убежищем для генератов из общественного человеколюбия — кормим в мирное время неспособных вояк, чтоб в военное время они погнали нас в бой на убой…
Фаллософ — любитель мудрости, который слишком буквально воспринимает связь философии с любовью.
Изначально истолковав философию как мужское дело, философы тяготели к софоложеству. Недобитая философским образованием витальность выпрямляла самую утонченно-извивистую диалектику на путь поклонения фаллосу в обличии то великой оси Мирового Разума, то высшей точки трансцендентального синтеза апперцепции, то самовозбудимости Абсолютного Духа, то продуктивности труда. Полагая мужеское начало в основу философии, заложили и вертикальную траекторию ее истории. Оттого-то любая попытка отказаться от фаллоцентризма в философских поисках неизбежно ведет к аналитической импотенции и безразличию к истине.
Настоящий принцип фаллософа состоит в том, что желание обладать истиной важнее самой истины.
Мужикант — славянский менестрель.
Пифагор сформулировал правило, что музыка облагораживает души. Может, это правило срабатывает только в Средиземноморье? У нас в Гиперборее музыканты четко делятся на пифагорейцев и мужланов. Тонкие души облагораживающихся мастеров не выносят морозов и переселяются то в Пьемонт, то на Потомак. Вокруг же остаются закаленные мужики от музыки, лабухи-мужиканты. Настоящий резонанс в их грубых душах вызывает звон наполненных граненых стаканов, что выливается в сентиментальный шансон или гром литавр, задающих ритм солдатскому маршу.
Только бесстрашие их джазовых медитаций дарует нашим мужикантам право именоваться служителями муз…
Еврожа — (милицейско-антропологическое) лицо европейской национальности…Лицо — не только зеркало души; на нем, сколь ни брейся, колосятся корни твоей культуры…
Горезонт — запредельное искушение лучшим, уводящее от хорошего.
Воистину, лучшее враг хорошего. Желание улучшить настоящее, расти, двигаться вверх по лестнице, добиваться успеха —
это вехи на пути к горезонту. Линия горезонта представляет собой нечто влекущее и соблазнительное, издалека кажущееся лучшим. Однако при движении к нему мы убеждаемся, что оставленное место было гораздо более славным, родным, удобным.
Горезонт и манит, и обманывает. Его недостижимость —
лучшее средство вовлечь и простецов, и важных мужей в бегство за горем. Если в чем-то человечество и едино, так это в страсти ухудшать свое положение. Если дьявола назвали тем, кто делает добро, желая зла, то человек — это тот, кто достигает горя, желая лучшего.
Человек — кузнец своего несчастья в такой же мере, как и счастья…
Злово — в речи это комбинация звуков, ограниченная молчанием, а на письме это сонм символов меж двух пробелов, которые в обоих случаях содержат некий смысл, пробуждающий в людях их злое начало.
Слова живут людьми и для людей. В людях уживаются одновременно добро и зло. Человек — это компромисс двух противоположных сил, компромисс вынужденный и неустойчивый. Слова напрямую связаны с противоборствующими полюсами в человеке, проистекают из них и зовут к ним. И в этих связях особым роем прямо из ада душ человеческих летят злова.
Злова подобны желто-черным шершням. Они жалят много и часто. Единожды произнесенные, они гнездятся в памяти и жалят душу в самые неудобные моменты. Они звучат по-разному, но в них всегда слышен шелест осиных крыльев и бульканье нерастраченной яри. Чтобы приглушить их признаки, злова произносятся громко и рвано. Под прикрытием крика они врываются в головы и впрыскивают яд разобщения в беззащитный гипофиз. Отравленный человек видит в других лишь зло, коим оправдывает и свои собственные злодеяния. Постепенно человек, оставленный один на один со своей болью и желанием поделится нею с другими, превращается в сплошное осиное гнездо.
Чтобы извести проклятых тварей из гнезд озлобленных голов, нужен опытный врачеватель-экзорцист, знающий, что зло в людях, а не словах…
Мараль — мораль, использование которой окончательно загрязняет источники доброго в людях…
Характеррористика — документ массового уничтожения…
Оборзение — (жанр гормональной журналистики) корыстно-пристрастное обозрение событий в СМИ…
Футбог — олицетворение Божества и Провидения для массы наших соврименников…
Ультимат — язык тополитиков…
Уневреиситет — научно-образовательное учреждение, доступ к которому закрыт согражданам из запретных групп.
В нашем прошлом и настоящем университеты — места науки
и образования лишь для тех, кто прошел отбор по прин-
ципу «свой – чужой». Примером служат гласные и тайные ограничения на вступление в ВУЗы евреев времен Империи и УССР. Эти ограничения, пока не столь очевидные, есть и сейчас; боюсь, их не изживут и в будущем. Сама природа нашей акамедии, вероятно, требует, чтобы даже ее невысокое качество образования было желаемым, взыскуемым и дефицитным. И недоступным для неподдающихся идеологической ассимиляции.
Изначальная стратегия укоренения университетов в русском мире была нацелена на решение задач государственной этнокультурной политики. Меняются названия государств и университетов, а стратегия остается неизменной. Подлейшая зависимость университетов от державости и их единственное по-настоящему выполняемое задание ассимиляции превращают места научной коллегиальности из образовательного рая в круги чистилища. Тем самым, создавая все больше оскорбленных в самом средостении своей идентичности интеллектуалов, они провоцируют наступление ада уркаин, революций и воен. Социалистическая революция и гражданская война в начале ХХ века показали, как больно мстят униженные абитуриенты и отвергнутые студенты-отличники. В нашей акамедии Вергилии и Беатриче приемной комиссии принимают участие только в тех Дантах, у которых все в порядке с идентичностью, произношением и пятой графой в генокоде…
Извранное — редакторское творчество, основанное на совмещении самостоятельных текстов в одной книге.
Подготовка книг, носящих титул «Избранное», — это от-
дельный жанр редакторского искусства. Причастность к
избранному подчас превращает редакторов в диктаторов и становится настоящим источником их вдохновения — скорее цензорского, чем собственно редакторского. Подобранные на чужой вкус, нелепо всунутые в один томик, творения, часто пронзительно одинокие и несовместимые ни с чем другим, теряют свою особенность, меняют контекст и приобретают чужое звучание. Редактируемая избранность плохо влияет на произведения искусства.
Не так страшна смерть поэта, как посмертное издание его избранных сочинений…
Аванхард — весомость (вплоть до невыносимости) миссии впередиидущих.
Тяготы пребывания в авангарде движущихся масс хорошо известны нам и из собственного опыта, и из литературы. Ответы на вопросы впереди идущих давали до нас и будут давать после. Вот только в стороне, без ответа остался вопрос о том, всегда ли нужно идти впереди и вести за собой? Может, иногда важнее быть первым, кто призовет остановиться, чтоб посмотреть, а не стоит ли жить там, где ты и так уже находишься?
Последнее столетие наш мир пребывал в идиотическом кочевье. Наши деды, отцы и мы жили и по сей час живем в постоянной среде призывов, вторящих зову горезонта, идти то в научно-обоснованный коммунизм, то в мифическую Европу, то в очень Северную Атлантику, то в легендарный восстановленный Союз. Может, пора аванхарду взять на себя еще более сложную роль и остановить движение?
Пришла пора брать на себя невыносимую роль пионеров восстанавления мира нашей оседлости тут и теперь. Не для внешнего «блезиру», не для болельщиков Евро-2012, не для комиссаров красного или синего цвета, не для генералов
четырехгранной звезды, а для самих себя…
Нанука — академический стиль соврименной науки…
Искомина — неприятное ощущение, возникшее в результате очередного знакомства с банальностью истины.
Иные истины вызывают оскомину. Поиск правды начинается так славно, так обнадеживающе, так захватывающе. Но
разоблачение искомого зачастую приносит не удовольствие, а разочарование — и не глубокое, страдающее и трагическое, а так, мелочное и поверхностное. Как оказалось, правда банальна и, нередко, невзрачна. А если опыт узнавания невзрачности истины повторяется, то у человека вырабатывается по отношению к ней устойчивая искомина.
Бернард Шоу первым заметил, что многие истины начинались как кощунство. Но он умолчал о том, что большинство из них закончились банальностью…
Минаков Михаил.
Толковый словарь опечаток, слов живаго суржика бытия. – Киев: Цех,
ISBN 978-966-97025-0-0
Комментариев нет:
Отправить комментарий